Самый трудный день - [92]
Выпив холодной воды и немного успокоившись, Гитлер взял у девушки листок бумаги и, поблагодарив ее, углубился в чтение. Прочитанное не доставило ему радости, а напротив, вызвало злобу и недоумение.
По сообщениям солдат и офицеров, сумевших вырваться из захваченного русскими города, над ратушей и королевским замком развевается не красное знамя большевиков, а русский трехцветный флаг. Солдаты и офицеры противника носят погоны, то есть то, чего не может быть в большевистской Красной Армии. Экипаж торпедного катера, который стоял в гавани Кёнигсберга на бочке и потому сумел незаметно ускользнуть в Эльбинг, сообщил, что над захваченными в порту немецкими кораблями опять же был поднят Андреевский флаг, а не большевистские военно-морские штандарты.
Реакция у фюрера была мгновенной – если господа эмигранты[5] решили начать свою игру, то они за это очень дорого заплатят! В Берлин немедленно ушла шифрограмма, предписывающая всем органам безопасности – СД, гестапо, ГФП и криминальной полиции – начать арест находящихся на контролируемой Третьим рейхом территории вождей белоэмигрантов, которые пытались втереться в доверие к фюреру германской нации.
Отдельное поручение было дано по поводу Розенберга и других служащих министерства Восточных территорий. Министерство распустить за ненадобностью, руководящий состав, включая его шефа, – расстрелять за тотальную дезинформацию, а персонал среднего и низшего звена – отправить на Восточный фронт рядовыми.
Таких распоряжений, наверное, было бы еще много, но едва только Гитлер задумался, кого бы еще отправить на фронт, как поступило сообщение о том, что с севера к Ангербургу (Венгожево), а с юга к Лётцену (Гижицко) подходят крупные танковые соединения русских, и поблизости нет сил, способных их остановить или хотя бы задержать на время. Эсэсовцы личной охраны, двухметровые «белокурые бестии» всего с одной извилиной, но зато преданные как псы, были на этот случай специально проинструктированы Гейдрихом. Поэтому они, не слушая возражений своего подопечного, объявили общую эвакуацию. Потом, схватив фюрера в охапку, сунули его в бронированный «Хорьх» и с головокружительной скоростью погнали машину на аэродром Виламово, где уже раскручивал винты личный самолет Гитлера – трехмоторный Ю-52 по прозвищу «корова».
Они успели, не могли не успеть, потому что тем, кто затеял все эту операцию, было нужно, чтобы Гитлер сумел сбежать. Им требовалось заполучить документы его Ставки на Восточном фронте, и было бы весьма желательно, чтобы в руки российской разведки попали живые свидетели, непосредственно работавшие с Гитлером и способные дать свидетельские показания по его делу. Это часть личной охраны фюрера, которая осталась на месте, и все секретарши-стенографистки, обеспечивавшие работу Ставки. Никто не знает так много, как эти живые транскрайберы.
Все именно так и произошло. Едва только трехмоторная «Тетушка Ю» с фюрером на борту оторвалась от взлетно-посадочной полосы аэродрома и взяла курс на запад, как почти сразу же после этого ставка Гитлера в самый разгар общей эвакуации была атакована российскими ударными вертолетами Ка-52. Объемно-детонирущие НАРы С-8 обрушились на позиции зенитной артиллерии, и почти такие же, но без внешних взрывателей и заправленные летаргеном вместо окиси этилена были выпущены по площадкам возле бункера с лихорадочно суетящимися людьми. Еще несколько мгновений, и с транспортно-ударных Ми-8 прямо на головы теряющих сознание обитателей ставки фюрера на тросах стали десантироваться российские спецназовцы. «Сдайся враг, замри и ляг!»
Комплекс бывших австрийских, а потом польских казарм, в котором год назад нацисты устроили концлагерь, жил своей обычной жизнью. За двойным забором из колючей проволоки, через которую был пропущен ток высокого напряжения, в двухэтажных бараках из красного кирпича под черепичными крышами, лежа на жестких нарах, досматривали свои последние сны двадцать тысяч узников, большинство из которых были участниками польского сопротивления и военнопленными, а также польскими евреями. В своей казарме сладко дрыхли в мягких постелях почти три тысячи эсэсовцев и эсэсовок из охраны и администрации лагеря, дрых также и комендант лагеря гауптштурмфюрер Рудольф Хесс, его супруга Хедвига, а также два их сына и две дочери.
Спал сном младенца и заместитель коменданта оберштурмфюрер Карл Фрич, которого заключенные боялись даже больше, чем самого Хесса. Это именно он в декабре сорокового года приказал установить на плацу лагеря рождественскую елку, украшенную электрическими лампочками, под которой горой были свалены трупы замученных узников. Фрич объявил, что эти трупы – подарок тем, кто еще жив, и запретил польским заключенным петь рождественские песни. Кроме того, именно Фрич был ответственным за отбор тех заключенных, которые должны быть умереть от голода в особом бункере в случае побега их товарищей.
