Оказалось, что семью ему надо будет разыскать. Он сам только что демобилизовался, и ему даже ночевать негде.
— Вот как получилось! Я, честное слово, не ожидал. Как же теперь быть? — Было видно, что он очень расстроился.
Татьяна Лукинична ушла к себе в комнату и закрыла дверь. А тётя Маша стала его утешать:
— И ничего не случилось! Подумаешь, один человек! И они соберутся, и вы переночуете.
И правда, когда вернулись из рейса Анатолий Павлович, Генка, Миша и Степан Егорович, всё уладилось.
Жилец согласился, сколько нужно, ночевать на раскладушке прямо в кухне. Его шинель и чемодан Анатолий Павлович унёс к себе в комнату. И даже Татьяна Лукинична стала извиняться:
— Я, знаете, так растерялась, уж вы простите, пожалуйста.
Новый жилец ни на кого не обиделся и даже на следующий день помогал Гуркиным укладывать вещи.
Фёдор Александрович, так звали нового жильца, дома бывал редко. Однажды пришёл почтальон и принёс заказное письмо на его имя. Фёдора Александровича не было. Тётя Маша позвала Мишу, и он расписался. Когда жилец вечером пришёл домой, она отдала ему письмо.
Фёдор Александрович сел на кухне, надорвал серый плотный конверт и стал читать.
Письмо было, наверное, маленькое, прочитал он его быстро, надел шинель и, не сказав никому ни слова, ушёл.
Вернулся он очень поздно, пьяный. Открыл ему Степан Егорович. Жилец никак не мог найти свою дверь. Степан Егорович зажёг ему свет и сказал строго:
— Ложись, не шебурши. Народ в доме рабочий, все спят.
Утром все ушли, ушёл и Фёдор Александрович, а распечатанное письмо так и лежало в кухне на столе.
— Ой! Несчастье-то какое! — сказала Настенька.
— Какое несчастье? — Тётя Маша не видела, как Настенька прочитала письмо.
— Вот у Фёдора Александровича. — И Настенька прочла письмо вслух.
Это было извещение. Военкомат извещал Петрова Фёдора Александровича о том, что его семья — жена тридцати пяти лет, мать семидесяти, дочка семи — погибла в августе сорок первого года при бомбёжке поезда, который следовал от станции Вязьма до станции Москва.
Тётя Маша взяла у Настеньки конверт и пошла к Ольге Андреевне.
Алёша был в школе, а Ольга Андреевна заклеивала окно. Она стояла на подоконнике и приглаживала пальцами влажную полоску бумаги.
— У соседа нашего несчастье, — сказала тётя Маша.
Ольга Андреевна быстро повернулась и, бледнея, переспросила:
— Несчастье?
— Да не упади ты! — крикнула тётя Маша.
Ольга Андреевна перечитала извещение, и они обе поплакали над чужим горем.
* * *
В этот день Алёша шёл из школы в новых башмаках. Он обходил лужи не только большие, но и маленькие, чтобы не забрызгать башмаков.
Старые башмаки торчали у него из карманов пальто и были уже без шнурков — Алёша отдал их Толику Калабушкину заматывать клюшку.
Дома Алёша всё ждал, когда мама сама заметит обновку. Мама была чем-то расстроена.
— Алёша, сходи, голубчик, вынеси ведро, потом будем обедать, — сказала она, а на башмаки даже не посмотрела.
Алёша вернулся, снял пальто, вымыл руки. Обедали они в кухне. Мама накрывала на стол, резала хлеб, ставила тарелки, а на башмаки так и не взглянула.
— Батюшки, франт-то какой! — сказала тётя Маша, входя в кухню. Она сразу увидела башмаки.
Алёша выставил ногу.
— Номер тридцать два, на резиновой подошве, — сказал он и, поскрипывая башмаками, прошёл по одной половице.
— Что это? — спросила мама. — Алёшка, откуда у тебя башмаки?
— Дали в школе — семьям погибших, — ответил Алёша и прошёлся на каблуках.
Мама села на табуретку и сказала тихо:
— Алёша, сходи в школу и отнеси их обратно. Они, наверное, ошиблись.
— Да нет, я в списке второй. Я видел, меня Наталья Алексеевна подчёркивала.
— Она ошиблась, — повторила мама.
Тётя Маша подтолкнула Алёшу в прихожую.
— Иди, иди, — сказала она. — Где у тебя старые-то башмаки?
— Они без шнурков, — заныл Алёша. — Как я их надену?
— И без шнурков дойдёшь. Здесь недалеко. — Тётя Маша обтёрла новые башмаки тряпочкой и завернула в бумагу. — Ну нечего, нечего! — прикрикнула она на Алёшу, у которого в глазах заблестели слёзы. — Беги! — и захлопнула за ним дверь.
Обратно в школу Алёша шёл по лужам, ему было всё равно.
— Вот! — сказал он Наталье Алексеевне. — Возьмите обратно, — и положил перед ней свёрток.
— Что? Тебе не годятся?
— Годятся. Только мама говорит, что вы ошиблись, — сказал Алёша; голос у него дрожал — ему очень было жаль скрипучих новых башмаков.
— Не может быть, — сказала Наталья Алексеевна, надела очки и стала проверять список. — Нет никакой ошибки, вот список детей погибших, всё правильно.
— Неправильно, неправильно! — топая ногами в старых мокрых башмаках, закричал Алёша. Он только теперь понял, почему мама велела нести башмаки обратно. — Неправильно, неправильно! — Он бросился бежать, прыгая через две, через три ступеньки и больно ударяясь о встречные двери.
На пороге школы его встретила мама. Она, наверное, прибежала следом за ним.
— Пойдём, я им всё объясню, — сказала она.
— Нет, не пойдём! Я всё объяснил, — сказал Алёша, торопливо глотая слёзы. — Знаешь, я их отдал. Она ошиблась, всё перепутала. Башмаки надо Бадрову, а я Бодров.
В дверях появилась Наталья Алексеевна. Алёша её не заметил, а мама сказала громко:
