Самый маленький на свете зоопарк - [13]

Глупость

Смеющийся Эму, патриарх триады Горячего Ветра под покровительством медведя, внимательно наблюдал за тремя неудачами трех других патриархов трех остальных триад и сделал соответствующие выводы, исходя из которых, намеревался действовать.

Смеющийся Эму был самым молодым из патриархов, и это было единственным его достоинством. Он не отличался особым умом, не имел большого влияния и не обладал даже тенью намека на политическое чутье. То есть у Смеющегося Эму не было ни одного из качеств, необходимых, чтобы стать патриархом триады, и, по логике вещей, он должен был бы всю жизнь гнуть спину на уборке сладкого картофеля или ходить за плугом на рисовых полях, если бы не то обстоятельство, что был он, наверное, самым везучим человеком в своем поколении. Ему повезло покинуть родную деревню, повезло стать патриархом, повезло избавиться от врагов, повезло уцелеть после полусотни покушений на его жизнь, и он знал, он был совершенно уверен, что ему повезет получить тридцать три процента доходов без вычета налогов с этого жилистого пидора Брюса Ли.

Смеющийся Эму вылетел первым рейсом Кантон — Лос-Анджелес и прошел через таможню по своим собственным документам, но ему опять повезло и он ни у кого не вызвал подозрений. Он отправился в отель «Хилтон», где ему удалось снять апартаменты «Амбассадор» по цене обычного номера. Он принял душ, прослушал старую запись Стинга по внутреннему каналу отеля и под вечер отправился на холмы Беверли-Хиллз, на некогда счастливую виллу Ли, которая теперь превратилась в мрачнейшую дыру.

Смеющемуся Эму повезло застать Брюса не в себе, в полукоматозном состоянии под действием убойной дозы снотворных и успокоительных, прописанных в свое время семейным врачом. Смеющийся Эму втащил бесчувственное тело на второй этаж, заволок в ванную и пристегнул наручниками к ножкам ванны от Филиппа Старка. Он направил в лицо Брюса мощную струю ледяной воды, повторяя «проснись, ну же, сукин сын, просыпайся!» Брюс закашлялся, поморщился, «прекратите, прекратите же, мать вашу!» Он открыл глаза и увидел лицо патриарха. Тот улыбался. Ласковым голосом, словно обращаясь к котенку, патриарх сказал ему: «Я хочу всего-навсего тридцать три процента твоих доходов без вычета налогов. Я не так уж много прошу, сущий пустяк, верно? Мне достаточно твоего обещания, ты только скажи „обещаю“, и я оставлю тебя в покое, идет?»

Брюс научился выносить все на свете, все самое страшное, все самое гнусное. Научился он и заменять в чрезвычайных ситуациях свой мозг булыжником. Почти помимо своей воли, как бы рефлекторно, он произнес слова «пошел ты на хер, мудак!»

Смеющемуся Эму не повезло на этот раз, не повезло впервые в жизни, это было так ново для него, что причинило почти физическую боль, точно увесистая затрещина. Он подумал, что если кто-нибудь об этом узнает, если проведают, что ему не повезло, все может полететь в тартарары, его власть, его триада, все абсолютно. Он должен сломать этого человека, заставить его растечься, как обезжиренный йогурт, превратить его в слизняка в человеческом обличье, и он это сделает. Из аптечного шкафчика он достал Брюсову бритву «Уилкинсон», приговаривая «ну погоди, сволочь, ну погоди, я тебе покажу».

Прошло пять минут, а Брюс, к его несказанному изумлению, и бровью не повел. Смеющийся Эму так этому изумился потому, что обычно, когда он перерезал сухожилия у своих врагов, те, все до единого, начинали рыдать, и умолять, и обещали ему все, что угодно.

Несчастье

Это стало концом карьеры Брюса. Поскольку он был теперь неспособен сделать ни единого мало-мальски приемлемого движения перед камерой, на студии ему велели исчезнуть, сменить имя, уехать, взялись снабдить его липовой легендой, обещали выплатить неустойку, лишь бы он убрался с глаз долой. Одинокий и хромой, он долго искал себя по роскошным отелям, цены на апартаменты в которых съели почти все его состояние. Пытаясь обрести душевный покой он стал на недолгое время прихожанином Саентологической церкви, которую так любила Кейт. Там еще пощипали его скудные капиталы и, когда нечем стало платить за сеансы очистительной сауны, он был вынужден уйти из общины. После этого он обратился к облегченной йоге и ее учителю Дипаку Чопре. Он прошел курс в Сан-Диего и за последние две тысячи долларов получил диплом посвященного. Несколько недель он бродил по городу, спал на автостанциях, ел из мусорных баков при фаст-фудах, грезил о Кейт, Маленьком Разбойнике и Сокровище, об утраченном счастье. Из последних сил он позвонил одному дальнему кузену, который держал маленькую фирму по торговле электронным оборудованием где-то на севере Франции. Тот выслал ему немного денег и билет на самолет.

После десятичасового перелета Брюс оказался в сыром и сером предместье и поселился в крошечной квартирке кузена, который через пару недель посоветовал ему заняться преподаванием облегченной йоги. Он оборудовал для этой цели гараж и оброс клиентурой из старых дам в трико, благодаря которым смог вносить свою лепту в квартирную плату и прочие расходы.

Прошли годы, грез стало больше, они стали ярче, образы зачастую преследовали его на протяжении всего дня. Он чувствовал, что жизнь утекает сквозь пальцы, смотрел, как она проходит, ничего не делая, ни о чем не думая, без печали и без радости. Время от времени по телевизору шел какой-нибудь фильм с ним, но он себя не узнавал. Это было в другой жизни. В другом мире. Прошли еще годы, и теперь уже они выветривали его память. Вымывали, изглаживали образы и голоса, не дававшие ему покоя, и сделали наконец такой же чистой и нетронутой, как только что выпавший снег.