Самый длинный выходной - [30]

— Хватит сидеть дома. Иди сюда позабавиться с нами. Я запишу тебя в класс по снежной скульптуре профессора Швейзенберга, — позвал ее Джоэль.

— Но кто-то же должен готовить ленч, — прокричала в ответ Эйлин.

И все же она уступила. Оставив горячее блюдо на плите, она натянула перчатки и сапоги и вышла к ним.

Воздух был чистый, холодный и восхитительный, весеннее солнце уже начинало энергично растапливать снег. На ветвях деревьев щебетали грачи.

— Ты образцовый папа, — польстила она Джоэлю.

— Да, в нас сильны родственные чувства.

— Что ты хочешь сказать словом «нас»?

— В нас евреях, конечно.

— Почему? Разве ты еврей?

Джоэль перестал лепить снежного мишку и с удивлением посмотрел на Эйлин.

— Конечно. А разве ты не знала?

— Откуда я могла знать?

Эйлин была явно озадачена. Она не привыкла спрашивать людей об их национальности, религиозных или политических убеждениях. Если они цветные (тогда по крайней мере их происхождение видно), тем более не следует делать из этого поспешные выводы об их характере, — считала она. Почему Джоэль забеспокоился?

— Ты не знала? — снова спросил он.

— Нет.

— Ты хочешь сказать, что никогда не обращала внимания на мои глаза, в которых запечатлелась грусть по поводу пяти веков преследований, мой крючковатый нос, форму черепа, говорящего об алчности и обмане?

— Ну, теперь, когда ты указал мне, я заметила. — Она притворилась, что с интересом изучает его лицо. — Твое второе имя Соломон?

— Конечно, потому что я такой мудрый.

— Глупый осел, — машинально сказала Эйлин, начиная лепить снежный ком.

Джоэль оставил маленького медведя, подошел к ней и спросил серьезным тоном:

— А тогда, почему ты однажды назвала меня презренным евреем?

— Разве? — удивилась Эйлин.

— Тогда, помнишь, на берегу.

— А, тогда, — смутилась Эйлин. — Я просто называла тебя всеми словами, которые приходили мне на ум.

— Но почему презренный еврей?

— Однажды я слышала, как один таксист так назвал другого, потому что тот в него врезался — вот я и подумала, что это, должно быть, звучит оскорбительно.

— Ты действительно не знала, что это самое неприятное слово, какое можно сказать еврею?

— Конечно, нет, а что здесь такого?

— Это все равно, что назвать африканца ниггером или итальянца итальяшкой — только гораздо хуже.

— Боже праведный, — сказала Эйлин. — Я не имела понятия об этом. Но я не собиралась оскорблять твою национальность.

Джоэль уставился на нее.

— Конечно, — ответил он. — И все же это такое мерзкое слово.

— Мне очень жаль, — произнесла Эйлин с неловкостью. Воцарилось молчание, а затем резиновое лицо Джоэля растянулось в усмешку. Он взял ее за плечи и потряс. — Ах ты, глупый невоспитанный ангелочек! — и, набрав пригоршню снега, попытался залепить ей в шею. Эйлин побежала от него.

Он поймал ее, закидал снежками, и она кидала в него снегом в ответ, пока не поскользнулась на снегу. Он помог ей встать, и с минуту их лица были так близко друг от друга, что Эйлин заметила в его зрачках золотистые искорки от отраженного солнечного света. Она не могла не понять выражение его лица. Он хотел поцеловать ее. На минуту она размякла и тут же панически отпрянула в сторону. Она не хотела возобновлять отношения с Джоэлем. Он внесет в ее жизнь лишь смятение и боль. Тут, крича, подбежала Гей и попыталась забраться к Джоэлю на спину, поэтому Эйлин, воспользовавшись моментом, поднялась на ноги без посторонней помощи.

— Сними это чучело с моей спины, я сейчас упаду, — пробормотал Джоэль и затем добавил отрывисто: «Я хочу пройтись».

Она начал подниматься по склону холма, на вершине помахал рукой и скрылся.

Слегка встревоженная, Эйлин в сопровождении Гей вернулась в дом, и девочка упрямо потребовала сока.

Глава 10

Механически наливая апельсиновый сок и вынимая из пакета печенье, Эйлин размышляла над тем, действительно ли обиделся Джоэль на «презренного еврея». Эйлин знала, конечно, о том, что некоторые люди употребляют по отношению к другим выражения типа «грязный еврей» или «грязный ниггер», и видела плакаты вроде «Долой Папу Римского» или «Покончим с протестантами», но так вели себя малообразованные люди, как меньшинство, и уж во всяком случае такие люди не входили в число ее знакомых.

Неужели Джоэль все эти годы считал ее антисемиткой? Эта мысль показалась ей абсурдной. Быть злопамятным просто не в его характере. Но тут впервые до Эйлин дошло, что, назвав его «презренным евреем», она оскорбила его почти так же сильно, как он ее своим шутливым и оскорбительным предложением о браке. И после всего этого он звонил и пытался разговаривать с ней, а она швыряла трубку.

Эйлин попыталась четко припомнить в хронологическом порядке, что же произошло во время той их злополучной встречи, и понять, что двигало ею.

Что она чувствовала, когда впервые поняла, что беременна? Волнение и смущение. Она обратилась к Джоэлю в поисках защиты, а он спасовал. Тогда она обратилась к своим родителям.

Но действительно ли он подвел ее? Всякий раз, когда она думала об их ссоре, ей изменяла память. Почему она так рассердилась? Может быть, она просто выплеснула на Джоэля все свои чувства, надежды и ужасы, которые ей удавалось подавлять в присутствии родителей?