Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине - [25]

Дела были плохи. Для него, южанина, да еще больного туберкулезом, шансов отбыть ссылку и вернуться живым было мало, и он это прекрасно понимал. Кроме того, обычная его бедность превратилась в самую настоящую нужду. Он не имел профессии, пригодной для Севера, не мог и заработать физическим трудом. Оторванный от всех, не сумевший найти общего языка с другими ссыльными, угнетенный духом, Иосиф пишет товарищам отчаянные и потерянные письма.

Сразу по прибытии Зиновьеву в Краков: «Я, как видите, в Туруханске. Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля…» Он еще не понимал, что Туруханский край – это не Вологда и даже не Нарым. Здесь все совсем иначе.

Вот он пишет Малиновскому: «Здравствуй, друг. Неловко как-то писать тебе, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и на одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 коп. фунт, керосин 15 коп., мясо 18 коп., сахар 25 коп. Нужно молоко, нужны дрова, но… деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии… У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе – и к Петровскому, и к Бадаеву. Моя просьба состоит в том, что если у социал-демократической фракции до сих пор остается «Фонд репрессированных», пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя бы рублей в 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что и его также прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции. Если же нет больше такого фонда, то, может быть, вы все сообща выдумаете что-нибудь подходящее. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно – некогда, нет времени, но, черт меня подери, не к кому больше обращаться. А околеть здесь, не написав даже одного письма тебе, – не хочется. Дело это надо устроить сегодня же, и деньги переслать по телеграфу. Потому что ждать дальше – значит голодать, а я и так истощен и болен…» Он словно извиняется за то, что осмелился побеспокоить такого занятого человека, как депутат Малиновский, а ведь это пишет, по сути, первый по положению в партии из большевиков России. Впрочем, это вполне в духе Кобы. Если для дела он не считался ни с чем и ни с кем, то для себя лично стеснялся просить даже о том, на что имел бесспорное право.

Что за человек был Коба, хорошо показывает рассказ большевички Т.А. Словатинской, хозяйки конспиративной квартиры. Там, в крохотной комнатке для прислуги, возле кухни, жил большевик Сольц. Однажды он сказал хозяйке, что хочет познакомить ее с одним товарищем-кавказцем. Оказалось, что товарищ живет у него уже несколько дней, не выходя из комнаты. «Он показался мне сперва слишком серьезным, замкнутым и стеснительным. Казалось, больше всего он боится чем-то затруднить и стеснить кого-то. С трудом я настояла, чтобы он спал в большой комнате и с большими удобствами. Уходя на работу, я каждый раз просила его обедать с детьми, но он запирался на целый день в комнате, питался пивом и хлебом…»

Друзья его сами были бедны. 10 ноября Иосиф пишет в Петербург Словатинской. «Татьяна Александровна. Как-то совестно писать, но что поделаешь – нужда заставляет. У меня нет ни гроша. И все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока еще доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу, не знаю… Нельзя ли будет растормошить знакомых и раздобыть рублей 20—30? А то и больше? Это было бы прямо спасение. И чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре (вчера было 33 градуса холода). А дрова не куплены в достаточном количестве, запас в исходе. Я надеюсь, что если захотите, достанете. Итак, за дело, дорогая. А то «кавказец с Калашниковской биржи» того и гляди пропадет…»

На помощь партии он, как член ЦК, имел неоспоримое право, но поддержка товарищей вызывала почему-то потрясение. Странный человек! Ведь сам он помогал другим, не дожидаясь просьб. А на малейшее проявление внимания отвечал такими вот взрывами эмоций: «Милая, дорогая Татьяна Александровна, получил посылку. Но ведь я не просил у вас нового белья, я просил только своего старого, а Вы еще купили новое, израсходовались, между тем, жаль, денег у Вас очень мало. Я не знаю, как отплатить Вам, дорогая. Милая – милая». Должно быть, не только физический холод окружал его со всех сторон в Туруханском крае, но и холод душевный.

Он все-таки надеялся бежать, да и ЦК не хотел смириться с тем, что двое главных российских большевиков без всякой пользы торчат в Сибири. ЦК тут же выделил на побег Иосифа и Свердлова 100 рублей и отправил их в Монастырское. Деньги пришли в конце ноября, но присланы были на имя Свердлова и без каких-либо пояснений, так что Иосиф подумал, что принято решение устроить побег только Свердлову. Позднее он писал: «Тов. Андрей получил их, но я думаю, что они принадлежат ему и только ему». Почему он так решил, какие основания у него были полагать, что партии нужен только один из двоих российских членов ЦК? Возможно, была нарушена некая партийная этика, неписаные правила тайных сношений со ссыльными. Возможно, у него были сложные отношения с партийной верхушкой. Тогда Иосиф, очень скромный и крайне эмоциональный, мог отреагировать именно так.