Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - [114]

Мы жмем руки и улыбаемся друг другу, потом он взлетает по ступеням в кабину и закрывает за собой дверь. Грузовик рычит, трогается и с грохотом катится по дороге. Я смотрю ему вслед.

Потом я медленно тащу кабутце в глубь пустыни. Я нахожу хорошее, безветренное место, собираю палатку и ставлю перед ней табурет. Так как я зверски голоден, я открываю сразу кукурузу и фасоль и за пару секунд проглатываю содержимое обеих банок.

Только я улегся в палатку, как у меня начало тянуть живот. Где-то внутри появилась резь и ломота, по спине побежали мурашки, все тело начало трясти. «Наверное, виновата фасоль», – думаю я, выползая из палатки в темноту ночи.

В пустыне стоит тишина. Я расхаживаю мимо палатки, смотрю на сияние звездного неба и, когда боли не прекращаются, ложусь верхней частью туловища на табуретку и запихиваю в рот два пальца. Ничего не выходит.

Пока я давлюсь и кашляю здесь один в пустыне ночью, я думаю о маме.

Коллеги

Ночь проходит без сна. Истерзанный, я выползаю утром из палатки, включаю телефон и вижу, что до меня пыталась дозвониться Джули. Девятнадцать раз. Я пытаюсь перезвонить ей, но теперь ее телефон выключен.

Я пью воду, собираю вещи и волоку за собой кабутце обратно на улицу. Боль в животе отпустила, на бесконечно длинном шоссе через пустыню стоит тишина. Я беспокоюсь о Джули. Вскоре от нее приходит эсэмэс: «Все в порядке, надеюсь, у тебя тоже».

Я иду до обеда, потом ложусь в тень от кабутце и дремлю. Стоит жара, и мне снятся спутанные сны. Мне чудится, будто скалы сдвигаются в сторону дороги, готовые зажать меня между собой. Я вскакиваю от ужаса и ударяюсь головой о кабутце. Я чувствую, как дыхание пустыни обжигает мою кожу, и я еще раз пытаюсь дозвониться до Джули, но ее телефон все еще выключен.

Вечером я прохожу мимо разрушенного поселка. Посреди пустыни – полдюжины заброшенных бараков. Я стою на дороге, смотрю на них и размышляю, как давно здесь могли жить люди. Кто-то тихо зовет меня, перекрикивая ветер. Из одного дома выбегает человек и машет мне рукой. Я поднимаю руку и машу ему в ответ, поворачиваюсь и иду дальше. Место кажется мне зловещим. Пустыня, развалины, голос мужчины, звучащий мне вдогонку.

– Иди сюда! – кричит он.

Я вспоминаю Якуба и думаю о том, как легко можно ошибаться. Я останавливаюсь. На пустыню опускается вечернее солнце. Мужчина побежал мне навстречу, он машет обеими руками. Я сворачиваю с дороги и иду в сторону заброшенных домов к зовущему меня человеку.

… – Мы здесь вдвоем, мой коллега и я, – говорит господин Ню и наливает мне стаканчик чая. Он улыбается, точнее, пытается улыбаться. Его лицо плохо ему подчиняется, да и речь дается нелегко. Спотыкаясь и корча рожи, он борется за каждое слово, и видно, как он страдает, если ему не удается что-то произнести.

Этот господин Ню мне нравится. У него фигура великана, крепкие плечи и сильные руки, при этом он нежный и приветливый, как изваяния божества Гуаньинь, покоящиеся во многих храмах страны.

– Мы охраняем старый золотой прииск, – говорит он, – а ты будешь нашим гостем!

Когда-то здесь жили несколько дюжин рабочих и выкапывали золото, пока это не перестало приносить выгоду. Сегодня о них напоминают только разрушенные бараки и осколки пивных бутылок, хрустящие под каждым моим шагом. На мой вопрос, что же именно они здесь охраняют, господин Ню смотрит на меня, как будто я задаю глупые вопросы:

– Отсюда ничего не должно исчезнуть!

Я киваю, так и не поняв, что именно он имеет в виду.

Его коллега – угрюмый и толстый. Он молча сидит в углу и смотрит на нас, пока господин Ню объясняет мне, что они тут делают. Они оба охраняют прииск, каждый живет в своем бараке вместе с огромной собакой. У них есть вода, но нет электричества, раз в неделю им доставляют еду. Летом здесь сорок градусов тепла, зимой минус тридцать. Люди живут за много километров отсюда.

– Здесь лучше, чем где-либо еще, – говорит господин Ню, и растягивает лицо в ухмылку. Ему виднее. Раньше он охранял шахту в горах, отрезанную от дорожной сети.

Я пью чай, потом хозяин провожает меня в один из бараков. Собаки злобно лают, когда я прохожу мимо них. В комнате стоят кровать и стол. Хозяин ставит на стол бутылку со свечой.

– Свет! – выдавливает он из себя и протягивает мне кувшин с теплой водой и растворимый суп. Он машет на прощание рукой.

Я смотрю на пакетик супа: я никогда раньше не видел этой марки, кроме того, срок годности супа уже истек. Долго же он его хранил.

Ночью меня доводит до белого каления мышь. Она ждет, пока я задую свечу, выбегает из норки, носится по столу и поедает мои кексы. Я включаю налобный фонарик и вижу, как она убегает в темноту. К моему несчастью, она находит пластиковую упаковку и устраивает с нею целый спектакль с танцами.

Телефон почти сел, а я позабыл зарядить запасной аккумулятор. Я отправляю Джули эсэмэс, в которой рассказываю ей о мышке, и прежде чем заблокировать телефон, смотрю несколько секунд на голубоватое мерцание экрана. Мышь истерично шуршит упаковкой. Я думаю, стоит ли поймать ее в надрезанную бутылку, как объяснял учитель Се. С этой мыслью я засыпаю.

На следующее утро я стою в кухонном бараке и держу в руке цент. Я протягиваю его господину Ню на память, это последняя европейская денежка, которую я нашел у себя. Он берет крошечную монетку обеими руками, и я вижу, как он радуется.