Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса - [141]

– Боже мой, Ватсон! – наконец сказал Холмс прерывающимся голосом. – Примите мою благодарность и мои извинения. Это был недопустимый эксперимент даже над самим собой и вдвойне – над другом. Я правда крайне сожалею.

– Вы же знаете, – ответил я с чувством, так как никогда еще Холмс не открывал свое сердце, – для меня величайшая радость и честь помогать вам.

Он немедленно вернулся к полушутливой и полусаркастической манере, обычно свойственной ему в общении с теми, кто его окружал.

– Было совершенно излишне ввергать нас в безумие, мой милый Ватсон, – сказал он. – Беспристрастный наблюдатель, вне всяких сомнений, объявил бы, что мы были совершенно сумасшедшими еще до того, как устроили такой дикий эксперимент. Признаюсь, мне и в голову не приходило, что результат может оказаться таким внезапным и сокрушительным. – Он кинулся в коттедж, вернулся, держа в вытянутой руке горящую лампу, и тут же бросил ее в куст ежевики. – Надо дать комнате время немного проветриться. Полагаю, Ватсон, то, как были устроены эти трагедии, у вас не вызывает и тени сомнения?

– Ни малейшей.

– Но причина остается столь же темной, как и раньше. Пойдемте и вместе обсудим ее в беседке. Это омерзительное снадобье все еще першит у меня в горле. Полагаю, мы должны признать, что согласно всем уликам преступником, подстроившим первую трагедию, был сам Мортимер Тридженнис, хотя он и жертва второй. Во-первых, нам следует помнить про семейную ссору с последовавшим примирением. Какой ожесточенной могла быть эта ссора или каким притворным примирение, мы установить не можем. Когда я думаю о Мортимере Тридженнисе, его лисьей физиономии и хитрых глазках-бусинках за стеклами очков, он не кажется мне человеком, склонным прощать. Ну а затем, как вы помните, предположение, будто в саду кто-то рыскал, которое отвлекло наше внимание от истинной причины трагедии, исходило от него. Значит, у него был мотив сбить нас с толку. И наконец, если не он, выходя из комнаты, бросил это вещество в огонь, так кто? Все совершилось сразу же после его ухода. Войди в комнату кто-либо еще, сидевшие за столом, несомненно, встали бы. К тому же в патриархальном Корнуэлле после десяти вечера никто с визитами не ходит. Следовательно, мы можем сделать вывод, что все улики указывают на Мортимера Тридженниса как виновника.

– Значит, его собственная смерть была самоубийством?

– Что же, Ватсон, на первый взгляд такое предположение не исключается. Совесть может замучить человека, обрекшего своих близких подобной участи, и в припадке отчаяния он может покончить с собой тем же способом. Однако против имеются убедительные доводы. К счастью, в Англии есть человек, который знает об этом все, и я устроил так, что сегодня же днем мы услышим все факты из его собственных уст. А! Он пришел чуть раньше. Не будете ли вы так любезны пройти сюда, доктор Леон Стерндейл? Мы проводили в доме химический эксперимент, и наша маленькая комната никак не подходит для приема столь именитого гостя.

Я услышал стук калитки, и теперь на дорожке появилась внушительная фигура великого исследователя внутренних областей Африки. С некоторым изумлением он обернулся к скромной беседке, где мы сидели.

– Вы послали за мной, мистер Холмс. Я получил вашу записку примерно час назад и пришел, хотя я, право, не понимаю, с какой стати я послушался вас.

– Может быть, мы разберемся с этим, прежде чем расстанемся, – сказал Холмс. – А пока я весьма благодарен вам за любезность, с какой вы откликнулись на мое предложение. Приношу извинения за такой скромный прием, но мой друг Ватсон и я чуть было не пополнили еще одной главой то, что газеты окрестили «Корнуэльским ужасом», и пока мы предпочитаем свежий воздух. Поскольку говорить нам придется о вещах, касающихся вас сугубо лично, пожалуй, к лучшему, что обсуждать их мы будем тут, где нас не могут подслушать.

Путешественник вынул сигару изо рта и смерил моего товарища суровым взглядом.

– Не понимаю, сэр, – сказал он, – какие вещи вы намерены обсуждать, которые касались бы меня сугубо лично.

– Убийство Мортимера Тридженниса, – ответил Холмс.

На секунду я пожалел, что не вооружен. Разгневанное лицо Стерндейла побагровело, глаза налились яростью, на лбу вздулись узлы вен, и, сжав кулаки, он кинулся на моего товарища. Затем остановился и с неимоверным усилием вновь обрел холодную суровую невозмутимость, которая, пожалуй, была более опасной, нежели его бешеная вспышка.

– Я так долго жил среди дикарей за пределами достижения закона, – сказал он, – что стал сам для себя законом. Будьте разумны и не забывайте этого, мистер Холмс, так как у меня нет желания причинить вам вред.

– И у меня нет желания причинить вред вам, доктор Стерндейл. И вот вернейшее тому доказательство: я послал за вами, а не за полицией.

Стерндейл ахнул и сел, быть может, впервые за свою полную приключений жизнь подавленный превосходством противника. В манере Холмса была спокойная уверенность в своей силе, и не уступить ей было невозможно. Наш гость бормотал что-то невнятное, в волнении сжимая и разжимая свои внушительные кулаки.

– О чем вы? – спросил он наконец. – Если это провокация с вашей стороны, мистер Холмс, вы избрали для своего эксперимента неподходящего человека. Довольно ходить вокруг да около. Так о чем вы?