Самые скандальные треугольники русской истории - [59]

Ну, такого, как Горький, и не призывали. Он и так считался большим другом Ленина. Явившиеся творцы действовали в соответствии со своими давно вызревшими левыми убеждениями: режиссер Всеволод Мейерхольд, поэт Владимир Маяковский, художники Натан Альтман, Кузьма Петров-Водкин, Казимир Малевич, Александр Бенуа. И не имевший никаких убеждений Александр Блок. Это потом советские литературоведы будут приписывать ему латентную веру в коммунизм, латентный протест против социального бесправия пролетариата. Еще в 1903 году, мол, написал:

И в жолтых окнах засмеются,

Что этих нищих провели.

Еще в 1905 году на одной из демонстраций попросил подержать красный флаг… Да, иногда в молодости ему бывало любопытно — чем живут те, кто делает его существование комфортным? Кто трудится, чтобы у него над столом горело электричество; кто работает на железной дороге, чтобы ему ездить за границу; кто делает любимое красное вино, чтобы ему его пить в ресторане. А то видит профессорский сын, внук и зять из всей обслуги одних кухарок, лакеев, извозчиков и проституток… Но, в общем, разве до них есть дело, если пишешь для вечности?

…

Маяковский, скажем, честно пытался читать Маркса, как тогда было принято. Вообразить себе Блока с томиком «Капитала» невозможно. Скорее всего, еще не ожидая скорой смерти, но предчувствуя ее приближение седьмым поэтическим чувством, Блок увидел в разрушениях революции мировой апокалипсис, созвучный с его личным апокалипсисом. И эгоистично решил: раз уж я лечу в тартарары, то пусть и все остальное летит. И присягнул большевикам.

Кстати, в разгар своего наступления в 1919 году Колчак однажды заметил в приватной беседе: «И Горький, и в особенности Блок талантливы. И все же их обоих, когда возьмем Москву, придется повесить».

На новой службе Блок принял активное участие в реформе русского языка, чуть позже займет редакторский пост в созданном Горьким издательстве «Всемирная литература». Но ему откровенно намекали — раз поэт, напиши что-нибудь. Только в революционном духе. Погляди на товарищей. Твой знакомый Маяковский творит «Мистерию-буфф», «150 миллионов», твой друг Мейерхольд ставит всякий пафос. Сотвори и ты что-нибудь такое, чудовищное. И Блок в последний раз берется за перо. В январе 1918 года почти одновременно дописываются поэма «Двенадцать» и большое стихотворение «Скифы». «Скифы», угрожающее такое, отчасти расистское стихотворение с эпиграфом из любимого Владимира Соловьева, не вызвали таких сильных эмоций, как поэма. А за «Двенадцать», гибрид революционных частушек и речевок, замешанный на крови, с неожиданным финалом про розы и Христа, Блока многие прокляли. Гиппиус, Бунин, Гумилев, Ахматова, Пришвин, Сологуб, десятки остававшихся в Питере литераторов, те, кто уедут на Запад, те, кто останутся и приспособятся к новой власти, — все называли Блока ренегатом, продажной тварью и прочими эпитетами, отказываясь замечать, что мертвый поэт Блок — это совсем другое, нежели живший когда-то автор «Незнакомки».

А Люба? А оставшаяся насовсем Люба читала «Двенадцать» со сцены. А Блок? Еще одно, достойное собрания сочинений, заказное стихотворение «Пушкинскому дому» в 1921 году и больше ничего. А десятитомное собрание действительно начнет выходить в 1920-м. Блок писал статейки, работал в издательствах, даже отбывал повинности на легких общественных работах. Люба играла в спектаклях. Время наступило такое, что без умения доставать продукты можно было умереть с голоду. Пришлось дочери Менделеева такое умение освоить. Блоку это было совершенно недоступно. Тогда над ним опеку взял Корней Чуковский, устраивавший поэту выступления с лекциями и стихами, обеспеченные натуральной оплатой пайками.

15 февраля 1919 года верность советской власти неожиданно обернулась для Блока арестом. Ни в чем ей враждебном он замечен не был. Просто гребли под одну гребенку всех оставшихся в Петрограде эсеров. У некоторых из них в записных книжках обнаружили фамилию Блока. Здесь произошла любопытная встреча героев трех глав этой книги. После ночи, проведенной в кутузке дома на Гороховой, где помещалась Петроградская ВЧК, Блока повел на допрос смутно знакомый окололитературный человек, а ныне чекист Осип Брик. По дороге они встретили другого чекиста Исаака Бабеля. К счастью, ночь ареста оказалась единственной. Хлопотами Луначарского Блока отпустили.

А летом 1919 года у Блока случается роман, в котором не было ни тайных свиданий, ни секса, ни поцелуев. Точнее говоря, у кого-то из руководителей новой культуры возникла мысль, что поэт может на это клюнуть и окажется окончательно прирученным в пику всем осуждающим советскую власть. Пока видный деятель, заместитель Троцкого Федор Раскольников находился в плену у белых в Эстонии, его жена поэтесса и тоже видный деятель Лариса Рейснер решила занять сердце Блока. Она была допущена в высшие сферы власти в Петрограде. Принялась устраивать Блоку шикарные обеды в обстановке голода, прогулки за город на личном автомобиле Николая II и… агитировать вступить в РКП(б). Блок просто ее не понял. Это было ему, и так проклятому, совсем ни к чему. Поэт готовился к смерти, о чем так много писал в своих стихах.