Самые скандальные треугольники русской истории - [17]

Вот что он писал своему задушевному другу В. П. Боткину: «Сказать тебе по секрету — но чур, по секрету! — я, кажется, сделал глупость, воротившись к Авдотье Яковлевне. Нет, раз погасшая сигара не вкусна, закуренная снова!.. Сознаваясь в этом, я делаю бессовестную вещь: если б ты видел, как воскресла бедная женщина, — одного этого другому, кажется, было бы достаточно, чтоб быть довольным, но никакие хронические жертвы не в моем характере. Еще и теперь могу, впрочем, совестно даже и сказать, что это была жертва, — нет, она мне необходима столько же, сколько… и не нужна… Вот тебе и выбирай что хочешь. Блажен, кто забывать умеет, блажен, кто покидать умеет — и назад не оглядывается… Но сердце мое очень оглядчиво, черт бы его побрал! Да и жаль мне ее, бедную… Ну, будет, не показывай этого никому… Впрочем, я в сию минуту в хандре… Сказать по совести, первое время я был доволен и только думал, кабы я попал с нею сюда ранее годами 5-ю, 6-ю, было бы очень хорошо! Да эти кабы ни к чему не ведут».

…

И в браке с Панаевым, и в сожительстве с Некрасо-вым ее силы изматывала ревность. Ни Панаев, ни Некрасов особенно не скрывали своих связей на стороне. Чернышевский писал: «Прилично ли, прилично ли человеку в его лета возбуждать в женщине, которая была ему некогда дорога, чувство ревности шалостями и связишками, приличными какому-нибудь конногвардейцу?»

Некрасов был настоящий поэт, которому полагается все свои чувства, а любовные в особенности, выражать в стихах. В 1847 году он писал Панаевой пламенные строки:

Ты всегда хороша несравненно,

Но когда я уныл и угрюм,

Оживляется так вдохновенно

Твой веселый, насмешливый ум;

Ты хохочешь так бойко и мило,

Так врагов моих глупых бранишь,

То, понурив головку уныло,

Так лукаво меня ты смешишь;

Так добра ты, скупая на ласки,

Поцелуй твой так полон огня,

И твои ненаглядные глазки

Так голубят и гладят меня, —

Что с тобой настоящее горе

Я разумно и кротко сношу

И вперед — в это темное море —

Без обычного страха гляжу…

Уже в 1850 году характер его поэтических признаний резко изменился, принял характер неизбежного, мрачного предчувствия…

Да, наша жизнь текла мятежно,

Полна тревог, полна утрат,

Расстаться было неизбежно —

И за тебя теперь я рад!..

Мы были счастливы с тобою?

Скажи! Я должен знать… Как странно я люблю!

Я счастия тебе желаю и молю,

Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки,

Души моей смягчает муки…

Кажется, Некрасов и сам восхищался волей и преданностью своей подруги. Она безропотно несла свой крест почти пятнадцать лет. Может быть, она слишком верила в его талант, неординарность, а может, просто любила. Испытаний этой любви выпало слишком много. Это и смерть горячо желанного ребенка, и болезни. Некрасов, помимо психического расстройства, страдал хроническим заболеванием горла, а однажды, к своему стыду, сделался пациентом венеролога. Но самое сложное было вынести нестерпимый характер поэта. Иван Панаев своим равнодушием к ней, своими интрижками не заставил бедную Авдотью пролить и сотой доли слез, которые вызывали чуть ли не ежедневные в иные периоды размолвки с Некрасовым, приступы его беспочвенной ревности, ее оправданной ревности. Панаева была зачастую несдержанна, излишне прямолинейна и требовательна. Поэт Дмитрий Колбасин писал Тургеневу в 1857 году: «Панаиха, говорят, совсем заездила Некрасова, и он начинает впадать в мрачность».

Отношения Панаевой и Некрасова при всем интересе к ним друзей, родственников, знакомых были их личным делом. Само собой они еще касались Ивана Панаева, но на него все меньше обращали внимания. Однако в альянсе Николая и Авдотьи было и кое-что не личное. Настоящее темное пятно на биографии обоих. Впрочем, это довольно темная история, хотя и занимавшая в свое время очень многих.

У знаменитого поэта, публициста, революционера, уже побывавшего в молодости в ссылке за разногласия с властями[6], Николая Платоновича Огарева была супруга Мария Львовна. Женщина довольно скверного истеричного нрава. Несмотря на свой флегматичный характер, Огарев однажды не выдержал и в 1846 году разъехался с ней после десяти лет совместной жизни, оставаясь в официальном браке. А был он человек весьма небедный. Он назначил ей содержание, а в качестве гарантии еще оставил ей заемное письмо на 300 тысяч рублей ассигнациями (85 тысяч рублей серебром). Мария Львовна уверяла, что никогда не посягнет на эти деньги, ей будет достаточно назначенных процентов. И действительно несколько лет она жила за границей, во Франции, Италии, довольствуясь теми восемнадцатью тысячами в год, которые ей выплачивал супруг. До поры до времени ей этого хватало. И не только ей, но и ее сожителю художнику Сократу Воробьеву. Она даже родила от него ребенка, которого… благородный Николай Огарев признал своим.

Сократ Воробьев, надо заметить, носил звание академика живописи.

От Академии художеств на заказ для Русского музея ему было выделено большое денежное пособие. Уезжая вслед за любовницей за границу, академик живописи его получил. На пособии настоял сам государь Николай I, которому понравился альбом итальянских зарисовок Воробьева. Только вот академик вроде бы никаких впечатляющих картин и не создал. Как же эти беспечные дворяне умели разоряться!