Самые первые - [19]

На своем жизненном пути я не встречал столь расположенных к дружбе людей, как Иван. Он был моим «земляком» — служил в авиации так же как и я. Сутуловатый (отчего казался при своем небольшом росте еще ниже), с голубыми глазами и с не по возрасту поредевшей шевелюрой — предмет постоянных подначек, — он как бы источал доброжелательность. В ночь ли, за полночь, придешь к нему за помощью, никогда не откажет ни в чем. Он мог отдать последнее любому, даже малознакомому человеку. Иван был молчалив, не знал страха и стремился все в жизни испытать сам. Помнится случай на Байконуре. К старту готовился Герман Титов. Мы только что вернулись в гостиницу с технической позиции и решили перед обедом искупаться в реке. Некоторое время лежали на песке, лениво переговариваясь. На противоположном берегу паслось стадо овец. Среди них неподвижно застыли два верблюда. Жара стояла такая, что даже они перестали жевать свою вечную жвачку.

— Не могу представить себе голого наездника на этакой махине. Иван, а ты смог бы его оседлать? — пошутил Григорий.

— Я тоже об этом думаю, — ответил Ваня. — И кажется, попробую.

Он переплыл реку и подошел к пастуху-казаху. Они о чем-то недолго совещались, используя международный язык жестов, потом направились к одному из верблюдов. Пастух постукал палочкой по передним ногам верблюда, приказал ему лечь. Нехотя, недоброжелательно косясь на Ваню, «корабль пустыни» занял стартовое положение. Ваня спокойно уселся между двух горбов. По команде пастуха животное поднялось на ноги и… вдруг с ревом понеслось в степь. Вскочили и мы. Затаив дыхание смотрели, что же будет дальше. Помочь товарищу ничем не могли.

Каким чудом Ване удалось соскочить с разъяренного животного и не угодить ему под ноги, не расшибиться, одному аллаху известно.

На наш вопрос: «Как дела?» — Иван, как обычно, ответил: «Нормально». Но купаться как-то сразу расхотелось. Молча, не глядя на Григория, одеваемся, идем в гостиницу и там, не проронив ни слова, расходимся по своим комнатам.

Валентин, как Комаров, Николаев, Беляев, был постарше остальных ребят. До армии он уже успел поработать на поприще просвещения — преподавал в начальных классах. С тех пор сохранил любовь к детям и умение располагать их к себе. Спокойный и выдержанный, он не отличался многословием, ко всему относился просто и легко. Поручали ему какое-либо задание — точно и в срок выполнял, не поручали — не напрашивался. То ли из-за возраста, то ли из-за манеры поведения за ним прочно укрепилась кличка «Дед». Дед был себе на уме, и о нем не скажешь — душа нараспашку. По его голубым глазам никогда нельзя было определить, подсмеивается он или восхищается, осуждает или одобряет поступок товарища. Несмотря на мощную фигуру атлета, ходил Валентин бесшумно, ступал мягко, как пантера, отлично бегал короткие дистанции и неплохо играл в волейбол и баскетбол.

На нас, «молодежь», как говорил он, смотрел с улыбочкой, с позиции бывалого человека, знающего вес и цену каждому своему слову, каждому своему поступку. Он постоянно «мурлыкал» какую-нибудь устаревшую мелодию, и на все случаи жизни у него была готова пословица или поговорка. А оценивая свой промах, свои ошибки, Дед обычно говорил:

— Да, пора на пенсию. К своей арифметике!

Впрочем, за этой шуткой скрывалось вполне реальное намерение: он все-таки вернулся к ней — к своей арифметике.

Потому ли, что он был старше всех и прошел более суровую школу жизни, или в силу своего характера, Дед оставлял отряд более сдержанно, чем все остальные.

— «Не надо слез! Они мне будут сниться», — в обычной своей манере охладил он эмоции провожавших его друзей.

Как ни странно, но даже после тщательной медицинской комиссии уже в самом начале наших тренировок из отряда стали уходить летчики именно по состоянию здоровья. К примеру, Анатолий, красивый парень с русым чубом и голубыми глазами. Глядя на него, мне всегда казалось, что если бы Сергею Есенину суждено было родиться с другой внешностью, то он бы родился в обличии Анатолия.

Анатолий стал одним из кандидатов на первые космические старты, и, когда дошла его очередь «крутиться» на центрифуге — а крутили нас в ту пору жестоко, с двенадцатикратными перегрузками, — у Анатолия на теле стали появляться крошечные кровоизлияния — питехии. Он решил, что это случайность, делал несколько заходов, но результат был один и тот же. Анатолию предложили перейти на испытательную работу.

Прощаясь с нами, он сказал:

— «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла». Летчик-испытатель тоже неплохо.

Но по застоявшейся в глубине глаз грусти мы поняли, с какой болью он оставляет отряд.

И уже потом, встречаясь с Анатолием через годы, я всегда видел и чувствовал эту грусть. Ее не могла скрыть даже широкая белозубая улыбка, которой он неизменно встречал меня.

Не слетал в космос и «флотский парень» Григорий. Он пришел в отряд с Черноморского флота. Гриша легко сходился с людьми, быстро завоевывал их симпатии. Казалось, удача не обходила его стороной. И действительно, вначале все для него складывалось наилучшим образом: его назначили вторым дублером Гагарина. Но, очевидно, не зря бытует пословица «Знал бы где упасть, подстелил бы соломки». Для нас всех и самого Григория было большой неожиданностью, когда ему и еще нескольким ребятам пришлось расстаться с отрядом. Режим и труда, и отдыха космонавтов был суров. Не менее суровы были наказания за малейшие отклонения от этого режима.