Самые первые - [17]

Помню, выполняли ознакомительные прыжки с парашютной системой, которая предназначалась для нашего приземления после полетов на космических кораблях «Восток». Я сижу у открытой грузовой двери самолета, медленно набирающего высоту. Волнуюсь больше обычного и, как всегда в таких случаях, с нетерпением жду сигнала зеленой лампочки у двери, по которому два дюжих молодца из парашютно-десантной службы приподнимут меня и выбросят из самолета. Именно выбросят, потому что сам встать и выпрыгнуть я просто физически не смогу. И вот почему. На мне громоздкий скафандр, стекло гермошлема опущено, надеты перчатки. На мой спине ложемент с основным и запасным куполами, с различными приборами и автоматами, обеспечивающими правильную последовательность работы всей парашютной системы. Ниже, под ложементом, прикреплен большой контейнер с носимым аварийным запасом — НАЗом. Я на нем сижу, так как стоять очень неудобно да и тяжело. Ведь вся эта амуниция весит за сотню килограммов. На моей груди небольшой запасной парашют — единственная вещь, не имеющая отношения к космосу. Им я должен буду воспользоваться в случае аварийной ситуации, предварительно освободившись от всего груза.

Вот сейчас меня выбросят два крепких парня, а в штатной ситуации эту работу проделают пиропатроны: они «выстрелят» космонавта из «Востока» на высоте семи тысяч метров.

Внизу медленно проплывает земля: заснеженный аэродром, крыши деревянных домишек небольшого древнего городка, ленточки дорог, лес…

Пассивное ожидание гнетет меня, и я мысленно подгоняю время.

Но вот наконец меня приподнимают и с русским «Ух!» (которого я не слышу) выталкивают из самолета. Следом за мной выскакивает парашютист-испытатель. На легком спортивном парашюте он «ходит» вокруг меня и информирует, как работают мои купола. На его лице улыбка, голос необычно звонок — он волнуется и рад, что все в порядке. На земле я попадаю в объятия друзей. Меня тискают, хлопают по спине, поздравляют. Все возбуждены. После обычного прыжка так не встречают. Значит, переживали за меня… А вообще-то такие эмоции у нас не приняты. Они проявляются только в очень трудных и критических ситуациях, которые бывали во время парашютных прыжков. К примеру, отказ основного парашюта у Германа, и глубокий штопор Ивана, и длительное затенение купола у Дмитрия, и жесткое приземление Павла Беляева. И во всех этих случаях мы переживали за своих товарищей как за себя.

И мне кажется, парашют не только вырабатывал у нас высокие морально-волевые качества, но еще и способствовал скорейшему формированию коллектива, отряда.

* * *

В трудах и заботах проходило время. Тренировки, занятия по физподготовке, лекции. Работали и жили мы дружно, почти всюду бывали вместе, хотя женатики и претендовали на особую автономию, за что им здорово доставалось от Валерия Быковского, в ту пору еще холостого. Он не упускал случая пустить «шпильку» в адрес сплоховавшего на тренировках: «Больше о юбке жены думаешь, а не о деле…»

Но, коль скоро речь зашла о Быковском, расскажу об одном случае.

В одно из воскресений мы с Валерием поехали в лес. День выдался теплый, солнечный. Мы шли наугад. О чем-то спорили, слушали птичьи перепевы… А когда пришло время возвращаться, оказалось, что потеряли ориентировку. Заблудились.

— Сейчас мигом все выясним, — сказал Валерий и, сбросив с себя куртку, туфли, стал ловко взбираться на самое высокое дерево.

— Вижу шоссе. По нему ходят автобусы, — указал направление Валерий, добравшись до раздвоенной вершины дерева.

— А дальше залезть слабо? — дернул меня чёрт за язык.

Валерий немного подумал и полез дальше. И здесь произошло то, чего в принципе и следовало ожидать: вершина дерева обломилась, и Валерий полетел вниз. То ли сознательно, то ли инстинктивно, падая, он не выпускал из рук отломившуюся часть верхушки. Она задевала за ветки и в какой-то мере снижала скорость падения. Чтобы хоть как-то помочь товарищу, я бросился к дереву, думал, что сумею подхватить Валерия на руки. Но он попал на гибкую нижнюю ветвь, та самортизировала и отбросила его в сторону. Я подбежал к нему. Быковский лежал неподвижно с закрытыми глазами.

— Валера, Валера, — чуть не плача, позвал я, хлопая его по щекам.

— Эх, Жорики-Жорики… Что же ты меня не ловил? — прохрипел он с укоризной. — И перестань хлопать меня по щекам.

Валерий поднялся, оглядел место своего приземления и тихо сказал:

— Представляешь, что бы было, если б я выпустил из рук эту ветку и не будь здесь болота?..

Я подставил ему плечо, и мы стали выбираться из леса. На шоссе сели в автобус, поехали в Москву. При каждом толчке Валерий поскрипывал зубами.

Добрались до Ново-Басманной улицы, где в то время жили его родители. Дома никого не оказалось.

— В буфете бутылка водки. Возьми и растирай мне плечи, пока не устанешь, — сказал Валерий, ложась животом на тахту.

Я осторожно стал растирать ему плечи и шею — то место, на которое он приземлился.

— Ты никак все силы растерял, — зло подгонял меня Быковский.

Ночевали мы в нашей гостинице. Утром я с тревогой наблюдал, с каким мучением поднимался Валерий. Предложение обратиться к врачам он категорически отверг. Вместе со всеми вышел на зарядку, а потом и на занятия по физкультуре.