Самурай - [17]

Булькали и мычали останки того толстяка, которые прекрасно сыграли роль долговременной огневой точки, а потом превратились в господствующую высоту, чтобы затем окончательно сдуться, как лишенный воздуха резиновый шарик. Максим достал штык-нож — наверняка Вика захочет забрать и эту голову, хотя бы в качестве памятного трофея, так как ясно было, что это явно не их клиент, и подошел к мычащей и булькающей куче, иначе и нельзя назвать, поразительно во что может превратиться обычное человеческое тело, пусть и чудовищно толстое.

Вика приблизилась с другой стороны, щеголяя предусмотрительно захваченными высоченными сапогами, достающими ей чуть ли не до пояса, убрала оружие и наклонилась над головой толстяка, немного возвышающуюся над водой тем, что когда-то являлось носом и ртом, а теперь уж точно представляющими налившуюся кровью, нежную мантию моллюска, шевелящуюся от еле заметного дыхания и попыток что-то сказать разнесенным пулями ртом, полным осколками белах зубов, перемешанных с нежным фаршем из языка. Максим последовал Викиному примеру, но так как бронежилет и вооружение не позволяли ему сгибаться с особой легкостью, он присел на корточки, то ли забыв о существовании воды, то ли не обратив внимание на то, что его зад глубоко погрузился в водную стихию, а ведь им еще предстоял выход на улицу, на мороз и ветер и, следовательно, его там ожидало еще одно захватывающее приключение.

В бульканье и мычание нельзя было разобрать ничего путного, но Вика почему-то медлила, не давая команды прекратить мучения несчастного, и Максим от нечего делать принялся бездумно резать ножом его толстенное плечо, вычерчивая нечто похожее на крестики-нолики. Отвлеченность ему помогла — как порой понимаешь корявый почерк, если не особенно вникаешь в смысл каждого слова, так и сейчас бульканье принимало осмысленную форму, мычание выстраивалось в слова, точнее даже не в слова, а только в два слова, очень простых и очень знакомых, но которые они никак не ожидали услышать в зале ожидания, превратившегося на какое-то время в бойню, от кого-то третьего, не входящего в Общество. Два слова. Два имени. Вика и Максим.

Работа им теперь предстояла грязная, тонкая, нудная и малоаппетитная. Это не из пулемета по живым людям палить. Особых навыков владения ножом ни Максим, ни Вика не имели, вернее, не имели в том смысле, что им до сих пор не доводилось упражняться в свежевании и скальпировании, так как все это являлось чересчур тонким искусством, а от них по службе требовалось что попроще — умело нанести удар, незаметно дернуть рукой и перерезать сонную артерию, или одним взмахом снести голову с плеч обычным кухонным ножом. Они поймали себя на том, что смотрят в глаза друг друга с тайной надеждой — кто-то напротив возьмет на себя гадкий, но необходимый труд, от которого, тем более, зависела чья-то жизнь.

Из членов Общества они знали только троих, включая и себя, работали так же исключительно тройкой, и до сего времени считали, что только они являются его действительными членами, поэтому никак не ожидали услышать от кого-то еще свои имена, что, в общем-то, свидетельствовало о принадлежности толстяка с прорехами к их компании. Максим ни в чем не считал себя обязанным Вике, но так как нож уже находился у него в руках, а девушка имела только пистолетом и искать другое режущее оружие, копаясь в останках, не хотелось, да и не было времени, то пришлось отстранить Вику от тела и самому приступить к первой части операции — срезанию с толстяка костюма, рубашки и нательного белья.

Вика не возражала и принялась в полной задумчивости бродить по мелководью, вынимая и загоняя обойму в пистолет. В гулкой тишине издаваемый лязг звучал особенно громко и гулко, отражаясь от железных стен и порождая мелкие волны по воде, не очень способствуя сосредоточенности и точности надрезов, но Максим не делал Вике замечания, поглощенный решением сложнейших топологических задачек. На костюме он сразу же и запнулся — тот оказался настолько обширен, необъятен, отягощен всяческими складками, кармашками, дырками, прорехами, непонятно для чего предназначенными швами в самых неожиданных местах, и имел столько слоев материи, розового подклада, сеточки, корсета, что нож порой запутывался в этом бедламе, хотя обычно резал все споро и без нареканий, но здесь, снимая слой за слоем, он почему-то оказывался в подобных местах, как будто в процессе препарирования стальное лезвие изгибалось, словно резиновое, извивалось змеей, делая все возможное для того, чтобы или продлить свое собственное удовольствие от распаковки тела, или боясь поранить его, для чего и отклонялось от наиболее опасных направлений. Максим намокал со всех сторон — мокрота с задницы поднималась все выше и выше, доходя, как он чувствовал, уже до пояса, а обильный пот дождем падал со лба, висков и щек на грудь, так что расширяющийся черный воротник грозил соединиться с такими же пятнами, расползающимися из подмышек.

Распоров костюм на столь мелкие клочки, что они усеяли окружавшую их воду, как опавшая ивовая листва, и теперь было просто невозможно представить, что они когда-то представляли собой единое целое, Максим добрался до рубашки в полосочку, инкрустированную множеством пластмассовых желтых и красных сердечек с разнообразными женскими именами, которые, вероятнее всего, входили с ней в единый комплект, ибо невозможно было представить столь активную сексуальную жизнь столь, мягко говоря, обширного человека, если только, конечно, он попросту не давил своих возлюбленных, как тараканов, и эти талисманы свидетельствовали не об амурных побед, а являлись нечто вроде насечек на прикладах охотничьих ружей.