А после была свадьба в Гебу. Осенью тысяча девятьсот второго. Я не знала близко Пера Юхана и Хильду, жениха и невесту, но благодарна им за то, что они пригласили на свою свадьбу так много гостей! В том числе Самуэля Августа. И Ханну. На этой-то свадьбе все и случилось, вернее все началось. Ханна, видно, поняла наконец, что Самуэль Август все время провожающий ее глазами, влюблен в нее, хотя сказать об этом не смеет. И она смело предложила подняться на террасу. Самуэль Август, ясное дело, обрадовался. Только он никак не мог найти свою шляпу, которая лежала в прихожей на столе, вместе со многими другими, точь-в-точь похожими на нее. Тогда Ханна пообещала сшить ему маленькую монограмму на шляпу, чтобы легче было ее искать на праздниках и вечеринках. Он принял ее слова за поощрение и плавал в море блаженства до десяти часов вечера. И тут, к большому огорчению, он должен был везти пастора домой. Хотя это мог бы сделать и его старший брат, ведь он тоже был на этом свадебном пиру. Самуэль Август долго сердился на брата.
Потом он вернулся в Нэс и стал ждать монограмму и… Бог знает чего. Миновал ноябрь, пришел декабрь, а монограмму он так и не получил! Под конец он не выдержал. В крещенский вечер тысяча девятьсот третьего года он написал открытку и как раз, когда в Нэсе собралась молодежь, уехал от гостей на почту отправить ее Ханне. «Сим письмом поздравляет тебя сердечно твой друг», — написал он, ведь это был как раз день ее именин. И добавил: «Хочу спросить, скоро ли будет готова монограмма?»
Неделю спустя он получил в ответ открытку. Ханна писала, как праздновала Рождество, и еще о том о сем, а в конце задавала хитрый вопрос: «Когда можно будет увидеть шляпу?»
Самуэль Август купил целую пачку кошмарных открыток (они все сохранились), в которых господин с роскошными усами, судя по всему, отчаянно и элегантно флиртовал с дамой в ярко розовом платье. Этими открытками он начал бомбардировать Ханну, тонко намекая, как сильно ему хотелось бы быть на месте этого усатого господина, если бы дама в розовом платье была Ханной.
И Ханна отвечала ему не менее заковыристо. Но дальше дело у них не двигалось.
Но вот в феврале тысяча девятьсот третьего года Ханна приехала в Виммербю, чтобы выучиться ткать еще лучше, чем умела, у известной в округе ткачихи по имени Августа из Алекснэса. И надо же, какое везение! Однажды вечером, когда Самуэль Август случайно был в городе, он ненароком повстречал Ханну. Он тут же пригласил ее на чай в кафе «Ройяль», что положило начало многим чаепитиям и прогулкам. Немного позднее выяснилось, что ни Самуэль Август, ни Ханна чай не любили, но пить чай считалось шикарнее, чем кофе, а они оба хотели произвести друг на друга хорошее впечатление. Во всяком случае, других причин заставить Самуэля Августа добровольно пить чай не было.
Впрочем, он вовсе не замечал, что пьет, — до того был влюблен. «На меня словно болезнь какая напала», — объяснял он после. Ханна должна была остаться в городе только до первого апреля. Самуэль Август знал, что, если он до того времени не сумеет заставить себя сказать то, что ему так хочется, все будет потеряно. А что, если он осмелится выдавить из себя нужные слова, а она ему скажет «нет»? Ведь тогда тоже все будет потеряно. Как бы то ни было, спросить, по крайней мере, он должен был, без этого он обойтись никак не мог. Но вечера проходили один за другим, а Самуэль Август только хлестал чай, чуть ли не захлебываясь, а вопроса все не задавал. И вот наступило первое апреля, вечер был холодный и сырой, а на следующий день Ханна должна была уехать домой! Самуэль Август пил чай с ней последний раз, и в последний раз они отправились на прогулку. Они все шли и шли, а Самуэль Август никак не осмеливался. Но под конец он понял, что дело это самое важное во всей его жизни. «Будь что будет, а молчать долее я не могу!» — подумал он. И в самом деле, времени на раздумье уже не оставалось.
Он повел свою ненаглядную в церковный садик. Там рос плакучий ясень, а под ним стояла скамейка, на которую они сели. Было это первого апреля тысяча девятьсот третьего года, падал мокрый снег. О любовь, сколь справедливы слова апостола о том, что ты «всего надеешься все преносишь!»[1].
Наконец-то Самуэлю Августу удалось выдавить из себя мучивший его вопрос:
— Как ты думаешь, могли бы мы жить с тобой счастливо вдвоем?
А Ханна ответила:
— На все воля Божья!
Она была воспитана в глубоко религиозной семье и считала, что в таком важном деле нужна Божья помощь. Но ее дети не вполне одобряли ответ, который она дала Самуэлю Августу. Ему нужен был более определенный ответ, и он заслужил его. Но Ханна тогда еще не была готова так, сразу, дать ответ… Но все же ответ этот значил для него так много, что он не зря называл эту скамейку местом, где зажглась звезда его надежды. И в эту метель он заслужил поцелуй, первый в их жизни.
А что было с монограммой? Он в конце концов получил ее, Ханна сама пришила ее к его шляпе. Стоя. А Самуэль Август стоял рядом и светил ей спичками, обжигая пальцы. Вечер был тогда темный, а любовь их — бездомная.
