Все частные армии (опора олигархии) объявлялись распущенными, и был обнародован строгий приказ сдать огнестрельное оружие. Собрали немало: 435 174 единицы за полтора месяца, в среднем 10 тыс. единиц в день (до введения чрезвычайного положения — всего 3 единицы). Сдавали не только пистолеты, винтовки и автоматы: одному пулитико пришлось расстаться с двумя новенькими бронетранспортерами со смонтированными на них пулеметами. На улицах Манилы и других крупных городов были установлены ящики, куда предлагалось бросать пистолеты и револьверы тем, кто опасался явиться в полицейский участок. В кампании активно участвовали священники, уговаривавшие паству смирить буйный нрав и расстаться с «изобретением дьявола».
В принципе оружие сдавали охотно — видимо, филиппинцы сами устали от вечной стрельбы, страха, напряжения. Правительство предупредило, что приказ распространяется на всех, независимо от положения и родственных связей. Кое-кто из пулитико попытался уклониться, ссылаясь на близость к Малаканьянгу. Солдаты, арестовывавшие их за незаконное хранение оружия, разрешали звонить в президентский дворец, и они с изумлением узнавали, что на сей раз надо идти в тюрьму. Как сказал один бизнесмен, «впервые в истории правительство не пощадило неприкосновенных». Объявлялось, что даже полицейские на посту будут вооружены только дубинками — вещь небывалая в стране, где каждый второй мужчина носил пистолет в кармане. Эти меры не могли не встретить сочувствия населения.
Почти все газеты, радио- и телевизионные станции были закрыты. Немногим оставшимся предложили неукоснительно следовать предписаниям впервые созданного департамента общественной информации, и впредь они каждые шесть месяцев обязывались получать подтверждение на право издания. Олигархия лишилась возможности обрабатывать общественное мнение, но и прогрессивные силы утратили возможность излагать свои взгляды. Свыше 50 тыс. человек, обслуживавших средства массовой коммуникации, остались без работы, и их трудоустройство представляет серьезную проблему для правительства.
С уцелевшими газетами произошла невероятная трансформация: в один день они превратились в строгие пуританские издания, в которых не оказалось места ни для скандальных историй, ни для светской хроники, ни даже для редакционных статей (последние, правда, через месяц разрешили печатать, но после предварительного цензурного просмотра). Филиппинская печать, сенсационностью превосходившая американскую, всегда была рассчитана на довольно узкий круг людей, поэтому только европейски образованная часть населения неодобрительно отнеслась к ограничениям «свободы слова», основная же масса встретила их безразлично или даже сочувственно, тем более что газеты и журналы на местных языках вскоре стали опять выходить и число их даже увеличилось.
Все эти мероприятия осуществлялись с помощью военных: войска разоружали частные армии, производили аресты, занимали здания газет, теле- и радиостанции, аэродромы и т. д. Дела по обвинению в «подрывной деятельности» передавались специальным военным судам, которые получали право выносить самые суровые приговоры вплоть до высшей меры наказания (за первый год чрезвычайного положения был казнен один торговец наркотиками). Высказывались опасения, что на Филиппинах установится режим военной диктатуры. Однако этого не произошло и, по заверениям президента и высших армейских чинов, не произойдет.
Задачи армии сводятся к обеспечению правопорядка и к контролю над средствами массовой коммуникации: редакторы местных газет и радио обязаны представлять офицерам дислоцированных в данной местности частей все материалы, идущие на газетные полосы и в эфир. Пока роль ее не выпячивается. По сообщениям очевидцев, несмотря на чрезвычайное положение, в городах и в провинции не часто встретишь людей в военной форме. Управление по-прежнему осуществляют гражданские власти. И все же в балансе сил роль армии и полиции резко возросла.
С течением времени главный акцент стал делаться не на репрессии, а на программу преобразований. Сейчас уже не говорят о «подрывной деятельности» как о причине, вызвавшей введение чрезвычайного положения, зато все чаше говорят о важности реорганизации филиппинского общества, которая, утверждают, была бы невозможна при сохранении старых конституционных порядков. Еще в указе от 23 сентября 1972 г. Маркос заявил, что намерен положить конец преступности, уничтожить коррупцию, улучшить жизненные условия обездоленным и построить «новое общество». Тем самым правительство брало на себя осуществление реформ, с требованием которых выступали самые различные круги.
В первый же месяц после введения чрезвычайного положения преступность сократилась в десять раз — известие об этом было встречено с огромным энтузиазмом. Пожалуй, наиболее четко общее мнение выразил шофер такси (обычная жертва ограблений), сказавший: «По мне, все идет прекрасно — тихо, спокойно. Такого еще не было. Приятель уверяет, что я потерял свободу слова и собраний. Ну и что? Эти свободы были у меня всю жизнь, а что толку? Теперь по крайней мере я не боюсь, что меня ограбят». Эти слова хорошо передают чувство облегчения, испытанного филиппинцами на первых порах, хотя едва ли свидетельствуют о высокой гражданственности их автора.
