Сампагита, крест и доллар - [104]

В традиционном обществе мудрость заключается не в умении предвидеть будущее, а в доскональном знании прошлого и неукоснительном следовании его заветам. Поступать правильно — значит поступать, как отцы и деды. Мудрость здесь предполагает подчинение «судьбе», фатализм, безропотное принятие естественного хода событий вместо попыток повлиять на него (лучше ждать дождя, чем возводить ирригационные сооружения). Высшим принципом почитается служение не общему благу, а групповым интересам. Определяющим является не функция, а статус: уважение и почет зависят не от качеств индивида, а от его происхождения и положения.

Длительное существование в условиях жестокой борьбы за «хлеб насущный» не приучило филиппинского крестьянина заглядывать в завтрашний день, сегодняшние заботы — как прокормить семью — поглощают его целиком, все, что не дает немедленной выгоды, мало интересует его. Жизнь, с его точки зрения, есть повторение одного и того же: повторяются «плохие дни» и повторяются «хорошие дни» («Таково колесо судьбы — сегодня ты внизу, завтра — вверху» — гласит тагальская пословица). Представление о цикличности событий без их качественного изменения мало способствует новаторству: все заранее предопределено, заглянуть в будущее невозможно и даже опасно, так как можно нечаянно нарушить испокон веку заведенный порядок. То, что имеешь, лучше израсходовать сейчас — откладывать на потом противно естеству, это значит бросать вызов высшим силам (отсюда психологическая ориентация на потребление, не на производство). Ожидание немедленного эффекта и боязнь потерпеть неудачу заставляют следовать только по проторенным дорогам, а коль скоро и на них постигает неудача, то лучше вообще ничего не предпринимать. Если у крестьянина вдруг пали свиньи, он никогда не будет разводить их — ведь это ясный знак нерасположения к нему судьбы и нечего ее испытывать. Как говорят тагалы, «мое счастье, даже если я ничего не будут делать, найдет меня, раз оно предназначено действительно мне».

Такая пассивность в немалой степени объясняется и властью церкви над умами филиппинцев. В местном варианте католичества чрезвычайно сильна вера в рок. Судьба человека предопределена богом задолго до его рождения, и попытки изменить ее ни к чему не приведут и даже выглядят кощунственно. Счастье (а под ним понимается богатство, высокое социальное положение, здоровье, долголетие и многодетность) дается свыше. Мироустройство, хотя не обязательно признается справедливым, воспринимается как оно есть, потому что на то воля божья и стремление преобразовать его — грех[42].

Крестьянам свойственно представление, что на всех отпущено строго ограниченное количество материальных благ. (У помещика всего больше, но это другое дело, это «от бога».) Следовательно, улучшение положения одного из них возможно только за счет остальных[43]. «Мы все и во всем равны» — таково единодушное мнение «маленьких людей» в деревне. Поэтому любое нововведение в каком-нибудь хозяйстве соседи встречают с неодобрением и подозрением — они видят в этом угрозу своему благополучию. Отсюда взаимное недоверие, и, как следствие, боязнь вызвать его. Всякий старается показать, что ему не лучше, чем прочим. Бывает, что человек живет хуже, чем мог бы себе позволить, опасаясь вызвать зависть. Я встречал крестьян, окончивших сельскохозяйственные школы, тем не менее они обрабатывали землю дедовскими методами, дабы не возбуждать недобрых чувств и не давать повода для сплетен, к которым филиппинцы так чувствительны. («Язык длиною всего в полвершка, но убивает и дато».) Когда некоторые крестьяне, прислушиваясь к рекомендациям, пробовали разводить кур в клетках, соседи в один прекрасный день передушили всех кур — не смогли спустить столь дерзкого новшества. Когда кто-нибудь разводил у дома огород (местным крестьянам огородничество практически неизвестно, в их рационе постоянно не хватает овощей, хотя возле каждой хижины есть свободный участок земли, вполне пригодный для их выращивания), соседи ломали забор и пускали на грядки свиней. Подобное отношение к нововведениям, могущее показаться неоправданным и даже жестоким, объясняется также и опасением, что появится еще один «сильный человек».

Готовность оказать помощь, столь типичная для общинников, распространяется лишь на некоторые традиционные виды деятельности (вспашка, посев, строительство дома, проведение фиесты), в иных начинаниях на соседей рассчитывать не приходится. Напротив, нетрадиционные формы деятельности встречают резкое осуждение, что, естественно, отбивает охоту заниматься ими. Не исключено, что частые празднества, угощения, вообще гостеприимство и «принцип дележа» имеют целью отвести зависть соседей. За кажущейся простотой и бесхитростностью крестьянской жизни кроются сложные интриги и козни (какими бы пустыми и вздорными они ни выглядели со стороны). Внешнее согласие и единство оборачивается жестокой борьбой внутри общины, расслоение которой есть несомненный факт.

Введению новшеств мешают и предрассудки, которые все еще широко бытуют в крестьянской среде. Чего стоит, например, убежденность в том, что крыс (полчища их нередко начисто губят урожай) уничтожать нельзя, ибо тысячи их сородичей будут мстить. Если же власти заставляют применять ядохимикаты, крестьяне под любым предлогом стараются уклониться от этого. Случалось, их буквально принуждали выполнять приказы. Крестьянин, у которого за спиной стоял вооруженный солдат, со слезами молился «духу крыс»: «О дух крыс! Прости меня, я не виноват! Это не я, это сильные люди из города велят мне убивать твоих подданных. Да падет твой гнев на них, а не на меня». Он был глубоко убежден, что, уничтожая крыс, совершает действие, которое погубит его семью.