Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев - [2]

Кризис феодального сословия стал одним из главных факторов гражданской войны в России. Но значение его до сих пор недостаточно изучено.

Вторжение самозванца, принявшего имя младшего сына Грозного — Дмитрия, положило начало новому этапу в развитии Смуты.

Истории самозванства посвящена обширная литература. Первоначально все внимание историков было сосредоточено на вопросе о том, кто скрывался под личиной Лжедмитрия I. Большинство историков придерживалось мнения, что имя сына Грозного принял беглый чудовский монах Григорий Отрепьев. Но самый крупный знаток Смутного времени С. Ф. Платонов пришел к заключению, что вопрос о личности самозванца не поддается решению. Подводя итог своим наблюдениям, историк с некоторой грустью писал: «Нельзя считать, что самозванец был Отрепьев, но нельзя также утверждать, что Отрепьев им не мог быть: истина от нас пока скрыта»[1].

Столь же осторожной была точка зрения В. О. Ключевского. Как отметил этот историк, личность неведомого самозванца остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать ее; трудно сказать, был ли то Отрепьев или кто другой, хотя последнее менее вероятно. Анализируя ход Смуты, В. О. Ключевский с полным основанием утверждал, что важна была не личность самозванца, а роль, им сыгранная, и исторические условия, которые сообщили самозванческой интриге страшную разрушительную силу[2].

Советские историки сконцентрировали усилия на изучении острого социального кризиса начала XVII века, породившего самозванщину, тогда как вопрос о происхождении самозванцев оставался в тени. М. Н. Покровский рассматривал Лжедмитрия I как крестьянского царя. И. И. Смирнов отверг эту оценку и высказал мысль, что выступления низов в пользу «доброго царя» Дмитрия в начале XVII века явились выражением «царистской» идеологии угнетенных масс, выступавших против феодального гнета. Будучи неспособными сформулировать программу нового политического устройства, выходящую за рамки традиционного монархического строя, угнетенные добивались свержения плохого царя и замены его добрым, способным защитить народ от притеснений «лихих бояр» и оградить от социальной несправедливости. Лозунг «хорошего царя», как считает И. И. Смирнов, представлял собой своеобразную крестьянскую утопию.

По мнению И. И. Смирнова, события начала XVII века, по существу, были первой крестьянской войной в России. Но если он датировал эту войну 1606–1607 годами, то А. А. Зимин взялся доказать, что крестьянская война началась в 1603 году и продолжалась до 1614 года[3]. Приняв эту концепцию, В. И. Корецкий стал рассматривать события, связанные с вторжением Лжедмитрия I в Россию в 1604–1605 годах, как особый этап гражданской войны. Свое мнение он подтвердил двумя наблюдениями: во-первых, Лжедмитрий I был вынесен на престол «волной крестьянского движения, к которому примкнули на время и южные помещики»; во-вторых, самозванец после воцарения предпринял «попытку восстановления Юрьева дня в России»[4]. Концепция антифеодальной крестьянской войны оказала решающее влияние на анализ идеологии и практики самозванства начала XVII века.

К. В. Чистов рассматривал самозванство в России «как проявление определенных качеств социальной психологии народных масс, ожидавших прихода „избавителя“», как одну «из специфических и устойчивых форм антифеодального движения» в России в XVII веке. Закрепощение крестьян и ухудшение их положения в конце XVI века, резкие формы борьбы Ивана Грозного с боярством, политика церкви, окружившей престол ореолом святости, — вот некоторые факторы, благоприятствовавшие широкому распространению в народе легенды о пришествии царя-избавителя. «В истории легенды о Дмитрии, — писал К. В. Чистов, — вероятно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что угличский царевич был сыном Ивана Грозного и мог мыслиться как „природный“ продолжатель его борьбы с боярами, ослабевшей в годы царствования Федора»[5].

Английская исследовательница М. Перри проследила истоки формирования фольклорного образа Ивана IV как грозного, но справедливого царя и подтвердила вывод о том, что фольклорная традиция оказала влияние на возникновение веры в пришествие «доброго царя» в лице царевича Дмитрия. М. Перри поставила под сомнение тезис о существовании в начале XVII века цикла социально-утопических легенд о царях-избавителях, выражавших антифеодальные чаяния народа. По ее мнению, в народных восстаниях Смутного времени явно доминировала монархическая идеология, так что самозванство было связано не с социально-утопическими легендами, а с идеей народного монархизма[6].

Анализ событий начала XVII века привел автора этих строк к выводу, что концепция крестьянской войны не выдерживает проверки фактами. Даже восстание И. И. Болотникова 1606–1607 годов не укладывается в жесткую схему крестьянской войны[7]. В силу своеобразного положения крестьяне значительно дольше других сословий сохраняли веру в «доброго» царя. Однако это не значит, что вера в пришествие «хорошего» царя возникла как своеобразная крестьянская утопия. В начале XVII века такая вера распространилась не только среди угнетенных низов — крестьян, холопов и пр., но и в других социальных слоях и группах, включая казаков, стрельцов, торговое население городов, наконец, служилых детей боярских, для которых царская власть была источником всех благ.