Самосвал - [8]
Бедная моя серая мышка, говорю я, ты все равно для меня самая лучшая женщина на свете. Ведь все равно я возвращался к тебе. Я, твой ослепительный мужчина. Король-лев, король-солнце.
Она смеется и шлет мне воздушный поцелуй. Всегда кто-то яркий, а кто-то на подтанцовке, говорю я. Но я любил тебя. Хоть мне и легче теперь от того, что нет никаких обязательств. Знаю, кивает мне Оксана, хотя, наверное, ты больше любил себя во мне. Она снова улыбается и начинает потихоньку уходить из комнаты. Эй, куда ты, удивленно спрашиваю я. Не могу остаться, виновато объясняет Оксана, я же мертвая. В каком смысле, удивляюсь я. И просыпаюсь.
— …кажете, который час?
— А?! — от испуга я резко дергаюсь, и лопатка слетает с левой руки.
На соседней дорожке, под туманом — он всегда появляется над теплой водой по утрам — улыбается девичья голова. Тело, искаженное преломлением в воде, не то чтобы прекрасно, но нырнуть прямо сейчас, чтобы убедиться в обратном, было бы неприлично.
— Я спрашиваю, не подскажете, который час? — переспрашивает девушка.
Вот дьявол. Обычно здесь рано утром плаваю только я. Теперь вот еще эта. Русалка. Я неприветливо тычу в сторону, где висят огромные часы, и говорю:
— Часы же есть. Посмотрите.
— Лена, — улыбается она.
— Что? — туплю я.
— Леной меня зовут, — говорит она.
— Ага, — отвечаю, — очень приятно.
И продолжаю плыть дальше, во время гребка заметив, что и под водой у нее все очень даже. Проплываю пятьдесят метров, после чего до меня доходит. Так она познакомиться хотела! Фыркнув, выныриваю и оглядываюсь. Пусто. Пусто, мать его! Так проколоться. Как школьник. Последний раз судьба меня так десять лет назад обламывала: девушка, спросившая время в маршрутном такси, выслушала ответ, улыбнулась, показала часы на своей руке, припечатала «и-ди-от» и вышла. Теперь эта. А я уже две недели как не… Господи, господи, господи…
— Девушка! Дееевушка!!!
Я бросаюсь к выходу в женскую раздевалку, пытаюсь рывком подняться на бортик и натыкаюсь на ноги тренера.
— Лоринков, — всерьез, что меня совсем уж пугает, говорит он, — бедный ты наш вдовец. Штурмуешь женскую раздевалку? Да там еще пусто. А ты совсем одичал…
— Здесь была женщина, — говорю я. — Богом клянусь.
— Женщина это то, — говорит он, — что тебе нужно. Но здесь никого нет.
— Правда? — спрашиваю я.
— Ей-богу, — кивает он, глядя мне в лицо. — Ты в порядке?
Мы решаем, что мне пора выспаться.
1. Тпруа — машина, автобус, троллейбус, любое транспортное средство на колесах, обладающее двигателем (велосипед, например, не тпруа).
2. Покапокапокапока — дождь, который идет.
3. Капкапкапкап — дождь, который закончился.
4. Покапока-капкап — скоро пойдет дождь.
5. Тпруап — плохой человек (не путать с тпруа — см. выше), обидчик.
6. Сёка — щека.
7. Дядя — тетя.
8. Тётя — дядя.
9. Баба — бабушка, которая в данный момент не вызывает раздражения.
10. Бабага — бабушка, которая сейчас раздражает.
11. Лыбыбыбр[2] — конфета.
12. Ка — ворона.
13. Ка — голубь.
14. Ка — любая птица.
15. Ка — корова.
16. Ка — непонятливый отец.
17. Ка — забор.
18. Ка — молоко.
19. Ка — каша.
20. Ка — симпатичная телка.
21. Ка — здоровенная штуковина, которая болтается на непонятливом отце, когда тот с утра ищет бутылочку с водой.
22. Ка — бутылочка с водой.
23. Ка — все на свете.
* * *
— Пересчитайте!
Вася, мученически вздохнув и возведя очи горе… Я понимаю, что это штампы, но когда человек ведет себя как штамповка, лучший способ описать его поведение — штампы. Итак, весна, апрель, Матвею уже шесть месяцев, у него снова начал болеть живот, и я опять не высыпаюсь. Тем не менее, я не курю, чувствую себя прекрасно. В Молдавии все цветет, на мне военная куртка — ты похож в ней на бомжа, негодует моя мать — и модный свитер, купленный еще Оксаной. Я иногда с тревогой думаю о том, что будет, когда ее вещи, в смысле вещи, купленные ей для меня, износятся. У меня ведь совсем нет вкуса. Искать еще жену?! Ладно, с этим потом. Джинсы на мне новые, и, как всегда в новых вещах, я благодушен и кокетничаю. Напротив меня — грустный усатый молдаванин, пресс-секретарь испанской компании «Юнион Мендоса», Василий Гараба. На нем костюм, сидит который, впрочем, так себе — в Молдавии мало кто умеет носить костюмы, я, кстати, умею — и он, глядя в потолок, вздыхает и начинает пересчитывать пачку денег.
— …десять, одиннадцать…
Я приветливо улыбаюсь и гляжу в окно. Напротив — цветущая японская вишня. Надо бы что-то сочинить про сакуру, думаю я. И ликую, вида стараясь не подавать. Все-таки сработало. Вася Гараба отсчитывает мне семь тысяч долларов купюрами по сто.
— …двенадцать, тринадцать…
Считай, считай, мой счетовод. Семь тысяч долларов. Неплохо, на лето хватит. Свожу Матвея на море. Трахну там какую-нибудь телку. Покажу ребенку море. Деньги, которые я получил на Матвея в газете, закончились. Я и не предполагал, что на ребенка уходит столько бабла! Ей-богу…
— …четырнадцать, пятнадцать…
Вот и пришлось заняться бизнесом. Ну, если проще — вымогательством. Или шантажом. Как угодно. Вася пересчитывает деньги, которые компания «Юнион Мендоса» платит мне за то, чтобы я не опубликовал большую статью о том, как эта доблестная фирма незаконно приватизировала электросети. Полиции и наручников я не боюсь. Семь штук — сущие копейки за то, чтобы не разоблачили твою аферу на десять миллионов. Это раз. Я надежен и, как тигр, два раза на одну добычу не нападаю, и Вася это знает. Это два. Я не лох, и наличку в руки просто так бы не взял, поэтому деньги мне оформляют вполне законно — за помощь в освещении работы компании в средствах массовой и прочая, и прочая. Попробуй я взять их побыстрее, и без всех этих сопроводительных бумажек, меня, само собой, давно бы уже кормили обедами в предвариловке.
