Самостоятельные люди. Исландский колокол - [319]

Люди, слыша по их речи, что они иностранцы, приняли их за шведских шпионов и хотели тут же повесить.

Но вдруг они столкнулись с человеком во фраке и в цилиндре, несшим мешок за спиной. Йоун Хреггвидссон по-товарищески поздоровался с ним, но ученый из Гриндавика сделал вид, что не заметил этого человека, и плача продолжал свой путь.

— Глупец из Гриндавика, — крикнул ему Йоун Мартейнссон. — Не хочешь ли пива и хлеба?

Третий Йоун, примкнувший к их обществу, знал все ходы и выходы. И здесь, на Нэрреволле, у него была знакомая женщина, у которой можно было купить пива и хлеба.

— Но предупреждаю вас с самого начала, — сказал он, — что если вы не будете смотреть на меня, как побитые собаки, пока будете пить пиво, которое я собираюсь раздобыть, я велю отобрать его у вас.

Он привел их на кухню к какой-то женщине и усадил на скамью. Йоун Хреггвидссон строил всевозможные гримасы, но ученый из Гриндавика не поднимал глаз.

Женщина плакала и причитала, сетуя на пожар в Копенгагене, перемежая причитания словами молитв, но Йоун Мартейнссон ущипнул ее за ногу повыше колена и сказал:

— Подай-ка этим мужикам выдохшееся пиво в простом кувшине и водки в оловянных стопках, а мне — свежего ростокского пива в глиняной кружке с глазурью, хорошо бы с серебряной крышкой и выгравированными на ней изречениями Лютера, и водку в серебряной стопке.

Женщина похлопала его по щеке и несколько повеселела.

— За ваше здоровье, парни, и поврите о чем-нибудь, — сказал Йоун Мартейнссон. — А ты, моя милая, принеси хлеба и колбасы.

Они стали пить пиво.

— Ужасно, — сказала женщина, намазывая хлеб маслом, — какое несчастье господь ниспослал благословенному королю.

— Плюю я на короля, — сказал Йоун Мартейнссон.

— У исландцев нет сердца, — промолвила женщина.

— Дай-ка нам хороший кусок копченой ветчины, — приказал Йоун Мартейнссон.

Утолив немного жажду, он продолжал:

— Так, так, значит, другу Аурни удалось сжечь все исландские книги…

Ученый из Гриндавика взглянул на врага мокрыми от слез глазами и произнес только одно слово: «Сатана».

— …за исключением тех, которые мне удалось спасти и передать шведскому графу дю Бертельшельду и его друзьям.

— Ты имеешь дело с людьми, которые называют исландские книги вестготскими, — сказал Гриндвикинг.

— У меня в мешке есть, во всяком случае, кое-что, что сделает имя Йоуна Мартейнссона бессмертным, пока существует мир, — ответил Мартейнссон.

Они молча продолжали есть и пить. Йоун Мартейнссон жевал и любезничал с женщиной. Ученый из Гриндавика перестал плакать, но на кончике его носа висела капля. Когда они пили третью кружку, Йоун Хреггвидссон несколько оживился и начал вспоминать стихи из старых рим о Понтусе.

Но когда они поели и попили и счастливые минуты стали приближаться к концу, Йоун Мартейнссон, угощавший их, стал часто с подозрением заглядывать под стол, рассматривая обувь своих гостей, но у них обоих она была типично исландской. Он осмотрел также пуговицы на их куртках, но они были не жестяные и не серебряные, а просто костяные. Йоун Мартейнссон попросил женщину принести им какую-либо игру или кости. Однако оба гостя отказались играть с ним в кости. Тогда Йоун Хреггвидссон сказал, что они, во всяком случае, могут померяться силой. Он чувствовал себя настолько трезвым, что, несмотря на свою старость, был в силах побить любого, кого Йоун Мартейнссон подошлет, чтобы снять с него обувь. Толстая женщина с кривыми ногами и плоскими ступнями, с лицом, распухшим от слез, смотрела на мужчин, сидя у очага. Но вскоре она поняла, в чем дело, перестала оплакивать несчастье короля и заявила, что исландцы всегда верны себе, несчастен тот человек, который протянет им палец, ибо они схватят всю руку, несмотря на пожар в городе и разверстые врата ада. Она сказала, что, даже если мир погибнет, их уловкам и хитростям не будет конца. Больше она не даст водить себя за нос, — заявила она, несмотря на то, что Йоун Мартейнссон пытался ущипнуть ее, — и позовет городскую стражу.

Наконец Йоун Мартейнссон нашел, что пришла пора открыть мешок и предложить его содержимое в качестве оплаты или залога за угощение. Он вынул довольно большую древнюю рукопись на коже и показал ее женщине.

— Что мне с этим делать, — сказала женщина, подозрительно при слабом свете масляной лампы рассматривая связку черных, изношенных и сморщенных кожаных лоскутков, — на них не скипятить ни одного котла. Да еще хорошо, если они не заражены чумой.

Но тут оба Йоуна широко раскрыли глаза. Один узнал исчезнувшую драгоценность своего учителя, другой — кожаные лоскуты своей покойной матери. Это была «Скальда». И оба молча сняли башмаки.

Глава семнадцатая

Альтинг присудил Йоуна Хреггвидссона к каторжным работам в Бремерхольме за то, что он когда-то не представил вместе с королевской грамотой вызова в верховный суд. Арнэусу удалось вызволить его из крепости, одновременно он добился того, что дело крестьянина наконец вновь было назначено на пересмотр в верховном суде. В течение зимы, пока крестьянин находился в Копенгагене, да и летом обвинительный акт и показания подсудимого снова пересматривались. Однако самого крестьянина только один-единственный раз вызвали в суд. Он знал назубок все ответы на старые обвинения, поколебать его было невозможно. Кроме того, он сумел прекрасно воспользоваться своим жалким видом. Старый седой крестьянин с согбенной спиной, с глазами, полными слез, дрожа стоял перед чужеземными судьями в далекой стране, сломленный долгими и трудными странствиями, в которые он не раз пускался из-за постигшего его несчастья, из-за того, что он, не совершив никакого преступления, стал яблоком раздора между двумя могущественными сторонами.