Самородок - [28]

Он вспомнил, как стоял тогда, ошеломлённый и потрясённый, совершенно сбитый с толку всем тем, что открылось его разуму, который, помимо его воли, прикоснулся осознанно к этой самой Вселенной и продолжал вбирать из неё частицу за частицей, открывать грань за гранью. А потом внутри него сам собой зазвучал и её голос, и одновременно с ним смутными, расплывчатыми тенями стали проноситься те образы, видения, чувства и переживания, что она одним ей ведомым способом передавала, буквально вкладывала ему прямо в мозг. Совершенно запредельные, они и будоражили, и леденили душу одновременно, потому что этому миру не принадлежали. С виду абсолютно беззащитное существо, которое, однако, сейчас имело полную и абсолютную власть над этим хрупким, ненадёжным миром, в данный момент свободно, непосредственно, где-то даже наивно, по-детски, говорило с ним, взрослым и уже сложившимся человеком, далёким в силу своей специфической работы от всего этого таинственного, загадочного и где-то, быть может, даже потустороннего, запредельного. Мрачный подвал снова вплыл в память, как старый корабль в родной порт, и снова холодными блуждающими искрами внутри него зазвучали те, чужие мысли и образы. Её мысли и образы. Был тут какой-то парадокс: и то, и другое сливалось как бы в одно, но от этого становились ещё чётче, выпуклей и красочней. Чувство сопричастности — вот как бы он назвал то своё состояние, только не думал, что оно может быть таким сильным и всеобъемлющим. А ведь он познал лишь её крохотную часть, совсем незначительную, с ноготь мизинца. Какая же Вселенная находится под этой хрупкой оболочкой, какие такие Силы скрывает она на самом деле?

«Наконец-то ты пришёл, — это прозвучало как констатация факта. — А то я долго звала, но ничего не происходило, и никто не приходил. Почему так? Почему всегда так? — и внутри Баева, как мгновенный укол, пронзивший тогда сердце, проявилось её ощущения безмерной, безысходной тоски пополам с одиночеством. И тут же он ощутил прикосновение к той неведомой и всепоглощающей Силе, что жила в ней всегда, черпаемой неизвестно как и откуда, и которую Баев тогда прочувствовал чуть ли не физически, всеми кончиками нервов, и ужаснулся приоткрывшейся Мощи. — Я недавно проснулась, как и Большое Зло, оно очень плохое и страшное, и я его боюсь! — и уже с другим эмоциональным оттенком, с отчаяньем и мольбой. — Оно и далеко, и рядом. Забери меня с собой, ты можешь, ты добрый. Забери! — и вдруг, стремительным и неудержимым наплывом очередной взрыв эмоций, и опять мгновенный, как укол в сердце, в которых воедино соединились и ожидание, и надежда, и желание чуда, вера в него и вера в то, что чудо это, наконец, произойдёт. И что-то ещё, неуловимое, неподатливое, основанное на подсознательном страхе перед чем-то куда более могущественным и ужасным в своём истинном проявлении. — Забери!»

И он внял её крику души и понял, что нужно сделать. Однако перед этим едва не лишился чувств и не сошёл с ума. Даже теперь пробирала нервная дрожь от этого ни на что не похожего «разговора»: через невероятные образы, запредельные ощущения и вбирания чужих эмоций. Потрясающе, незабываемо и… И страшно. Потому что чужое…

А потом был подъём наверх с ней на руках, невесомой и лёгкой, как пушинка. И осознание того, что на руках у него находится самое непонятное, странное, загадочное и необычное порождение этой Вселенной. И самое, наверное, драгоценное.

И сейчас, смотря на неё, в освещении корабельной иллюминисценции такой домашней, почти земной (на тех же мизайцев она была ну совсем не похожа), такой беззащитной и отчего-то родной, Баев не переставал думать и задавать себе вопросы: кто же ты, что же ты? Невозможная игра природы, её случайная непросчитанная комбинация, чудо, если по-простому?.. Или блистающий, переливающийся всеми красками самородок в пыли мирозданья, на который мы нечаянно, случайно наткнулись? И о каком таком Большом Зле ты говорила, вернее, проецировала такой образ? Это что — детские страхи и фантазии, навеянные и вызванные… Чем? Каким, в свою очередь, образом? Ким до сих пор ощущал её подсознательный страх, запечатлевшийся у него внутри как тревожный, набатный сигнал «Внимание! Опасно!». И сам невольно, так же подсознательно, в полной мере чувствовал тот ужас, что овладевал её, когда она это Большое Зло представляла… Интересно, что же это может быть? Что за очередная загадка? И не слишком ли много их для такого маленького, хрупкого существа?

— Надо же, однако, какие у неё глаза… И какие странные, — пробормотал Злотников. — А цвет… У мизайцев глаза серые, совсем невыразительные, тусклые какие-то, как стёртые монетки, а тут голубизна в пол-лица… Завораживающие глаза, аж до мурашек по коже. Ты не находишь, инспектор?

От звука его голоса Баев враз очнулся. Что за наваждение?.. Глядя на девочку, он настолько задумался, погрузился в свои мысли, вновь переживая всё, что приключилось с ним на Мизае, что и не заметил, как впал в некий транс, выбыл на какое-то время из реальности. Он с недоумением уставился на дужку очков, где отчётливо проступили отпечатки от его зубов: надо же так задуматься, что едва не перекусил от внутреннего напряжения. Ну и ну… Он сунул очки в карман, избавляясь от невольного дурмана. Но чувство раздвоённости так до конца и не прошло: физически он находился здесь, у бокса, смотрел, дышал, двигался, а вот мыслями пребывал неизвестно где. Вообще-то Баев отчасти понимал, что происходит — он анализировал и оценивал обстановку, что сложилась не без его участия. Делал это как оперативник, со всей присущей ему скрупулёзностью. Но, с другой стороны, происходило с ним и нечто другое, а вот что именно происходило, разобраться никак не мог, будто нечто инородное вторглось в организм и начинает в нём потихоньку осваиваться, распоряжаться и командовать. Это раздражало и вызывало неудобство, ибо внутренний дискомфорт не шёл на убыль, а наоборот, нарастал, мешая сосредоточиться.