Самолет не вернулся - [6]
— Я слушаю вас, — ответил Китцингер.
— Господин генерал, я как солдат германских вооруженных сил присягал фюреру служить верой и правдой, а если потребуется, умереть за него и за великую Германию. Узнав о вашем прибытии, считаю своим долгом просить вашего приказания о немедленной отправке меня на фронт.
Наступило минутное молчание.
— Корф, дайте мне историю болезни капитана Шверинга.
— Капитану Шверингу еще рано записываться в выздоравливающие, — растерянно проговорил Корф.
— Выполняйте! — строго приказал Китцингер.
Просмотрев историю болезни Шверинга, Китцингер убедился, что это действительно сын его знакомого из Восточной Пруссии, ныне прославленный ас воздушного корпуса, награжденный двумя железными крестами. Капитан был трижды тяжело ранен. Диагноз последнего ранения: перелом бедра, ожоги лица и тела второй степени. Перебита челюсть.
— Н-да, — задумчиво протянул Китцингер. Потом, что-то сообразив, сказал решительно, обращаясь к Корфу: — Сейчас же выдать капитану обмундирование. Ваша просьба удовлетворена, капитан Шверинг, — повернулся он к Алексею. — Мы очень нуждаемся в таких, как вы. Но должен вас предупредить: корпус, в котором вы сражались, выбыл на формирование и вам придется служить в другой части.
Алексей коротко поблагодарил.
Китцингер многозначительно посмотрел на Блюма. Тот довольно улыбнулся.
В кабинет без доклада вошел офицер-эсэсовец. Он наклонился к генералу и сказал ему что-то на ухо, Китцингер вскочил.
— Господа, я вынужден отлучиться, — резко бросил он.
И хотя генерал никого не приглашал следовать за ним, все поспешно вышли во двор.
Автоматчики тесным кольцом окружили двух деревенских ребятишек. Исподлобья хмуро смотрел на окружающих мальчик лет десяти, худенький, в кацавейке с чужого плеча, коротеньких заплатанных штанишках, подпоясанных бечевкой. Его босые ноги, руки и шея были грязны. На голове густая копна давно не стриженных волос. Рядом с ним — девочка с заплаканным личиком. Ей не больше двенадцати лет. Замусоленная ленточка вплетена в жиденькую косичку. Под глазом во всю щеку лиловый синяк — девочку, видимо, били. Один из эсэсовцев держал на веревке очень худую козу — истинную виновницу происшествия. Она жалобно блеяла и, помахивая куцым хвостом, топталась на месте.
Увидев генерала, девочка захныкала, и мальчуган резко тряхнул ее. Китцингер посмотрел на него проницательно. Видимо, непокорное поведение мальчика ему не понравилось. Хотя генерал был явно разочарован поимкой «партизан», он наклонился к офицеру-эсэсовцу:
— Гатц, где вы их задержали?
— В запретной зоне, господин генерал, недалеко от госпиталя. Вероятно, это разведчики партизан. Какие будут указания?
Китцингер задумался, покачивая головой в такт вальсу, доносившемуся из репродуктора. Потом мягко, будто напевая, распорядился:
— Хенген! Хенген![1]
Алексей, находившийся в толпе любопытных, до боли сжал кулаки. Корф попросил генерала отдать детей для медицинских опытов. Китцингер, несколько поколебавшись, согласился. На лбу Алексея выступила испарина. Чтобы не выдать себя, он ушел.
…Мюллер удивился, когда Шверинг вошел в комнату в полной форме. Он даже протер глаза, не веря себе.
— Генрих, ты… ты… тоже, да?
Алексей возбужденно ответил:
— Ничего, Эрих, мы еще повоюем! Мы им покажем!..
Мюллер ухмыльнулся печально и недоверчиво:
— Да… Покажем… Выпьем! — предложил он Алексею и, нагнувшись, достал из чемодана две бутылки шнапса.
— Правильно, Эрих, выпьем за выполнение того, к чему я стремлюсь! — И подумал: «Если бы ты знал мои стремления!»
Мюллер повеселел: Генрих нравился ему, на него можно положиться. К тому же он прославленный ас…
Закончив дела, генерал уехал под усиленной охраной эсэсовцев. И не успел еще утихнуть гул бронетранспортеров и машин, как через открытое окно в палату ворвался пронзительный детский вопль, доносившийся из подвала. Алексей подбежал к окну, вцепился руками в подоконник.
Из главного входа на крыльцо вышел капитан из числа выздоравливающих, за ним следовал профессор Корф. Профессор был взбешен:
— Капитан Ганн, кто разрешил вам вмешиваться в мои дела?
Ганн резко повернулся к Корфу:
— Господин профессор! Вы смогли бы понять это, если бы из вашего сына, как из этого мальчишки, высосали всю кровь…
Резко отстранив профессора, Ганн ушел в палату. Корф со взъерошенными волосами, в белом халате, забрызганном кровью, медленно прошел мимо окна Алексея, направляясь в свой флигелек.
«Детоубийца!» — прошептал сквозь стиснутые зубы Алексей.
Мюллер, изрядно охмелев, подошел к Алексею и, обняв его сзади, заговорил преданно:
— Генрих, мы с тобой теперь навек друзья, мы с тобой никогда не бросим друг друга. А если и умрем, то за великую Германскую им-мм-перию!
Окончательно опьянев, Мюллер завалился на кровать, продолжая что-то бессвязно говорить. Алексея захлестнула волна негодования. В разгоряченном сознании возникал детский вопль, до боли сжималось сердце.
Из соседнего дома, где находилась группа офицеров, подготовленная к отправке на фронт, доносилась отчаянная брань играющих в карты летчиков. Вдалеке, на аллейке, белела удаляющаяся фигура Корфа. Не почувствовав боли в раненом бедре, Алексей с ловкостью акробата выпрыгнул в окно, быстро догнал профессора. Тот резко остановился, услышав приближающиеся со стороны госпиталя шаги, и… три выстрела всколыхнули ночную тишину. Корф, судорожно хватаясь за ветви кустов, упал, даже не вскрикнув.
