Самоанализ - [82]

Последнее ограничение, о котором следует упомянуть, обусловлено сильно развитыми вторичными защитами. Если весь невроз предохраняется ригидной убежденностью в том, что все в порядке, все хорошо или не нуждается в изменении, то едва ли может возникнуть побудительный мотив что-либо менять.

Каждый, кто стремится освободить себя от невротических оков, знает или ощущает, что некоторые из этих факторов действуют в нем самом; на тех же, кто незнаком с аналитической терапией, перечисление этих ограничений может оказать отпугивающий эффект. Следует, однако, помнить, что ни один из этих факторов не является препятствием в абсолютном смысле. Можно категорически утверждать, что без самолетов в наши дни выиграть войну невозможно. Но было бы бессмысленным категорически утверждать, что чувство тщетности или диффузного негодования на людей помешает кому-либо анализировать себя. Его возможности конструктивного самоанализа во многом зависят от относительной силы «я могу» и «я не могу» или от «я хочу» и «я не хочу». А это, в свою очередь, зависит от глубины тех установок, которые ставят под угрозу саморазвитие. Между человеком, который просто плывет по течению и не видит смысла в жизни, но тем не менее смутно стремится к чему-то, и человеком, который, подобно Гедде Габлер, отвернулся от жизни с горьким и окончательным смирением, имеется большое различие — такое же различие, как между закоренелым циником, низводящим любой идеал до простого лицемерия, и человеком внешне циничным, но питающим уважение и симпатию к тому, кто живет в соответствии с настоящими идеалами, или между человеком, который постоянно раздражен и презрителен по отношению к людям, но тем не менее откликается на их дружелюбие, и тем, кто, как Гедда Габлер, одинаково злобен как к другу, так и к врагу и даже склонен губить именно тех, кто затрагивает в нем остатки нежных чувств.

Если барьеры на пути саморазвития с помощью анализа действительно непреодолимы, то в этом всегда повинен не единичный фактор, а сочетание нескольких. Глубокое отчаяние, например, является абсолютным препятствием только тогда, когда оно сочетается с усиливающей его тенденцией — возможно, с броней самодовольства или с тотальной деструктивностью; полное отчуждение от себя не будет непреодолимым, если только его не подкрепляет такая тенденция, как прочно укоренившаяся зависимость. Другими словами, настоящие ограничения существуют только при тяжелых и осложненных неврозах, но даже тогда конструктивные силы останутся живы, если только их удастся найти и использовать.

Существуют разные способы, которыми, сдерживающие психические силы, подобные обсуждавшимся выше, могут повлиять на попытку самоанализа, если только они не обладают непреодолимой силой, способной вообще свести на нет эти усилия. Прежде всего они могут исподволь искажать весь анализ, принуждая человека вести себя наполовину искренне. В таких случаях одностороннее акцентирование и «слепые пятна» в обширных областях, имеющиеся в начале любого анализа, будут сохраняться на протяжений всей работы, вместо того чтобы постепенно уменьшиться. Факторы, лежащие вне этих областей, могут реально учитываться. Но так как ни одна область в я не является изолированной от других и, следовательно, не может быть действительно понята без соотнесения со всей структурой, то даже те факторы, которые очевидны, остаются на уровне поверхностных инсайтов.

«Исповедь» Руссо, хотя и имеет лишь отдаленное сходство с анализом, может служить примером такой возможности. Здесь перед нами человек, который явно хочет представить правдивую картину себя и до некоторой степени делает это. Но на протяжении всей книги у него сохраняются «слепые пятна» в отношении своего тщеславия и неспособности любить — упомянем лишь две наиболее характерные особенности, — которые настолько очевидны, что кажутся нам сегодня гротеском. Руссо искренен в том, чего ждет и что получает от других, но истолковывает возникающую зависимость как «любовь». Он сознает свою уязвимость, но относит ее на счет своего «чувствительного сердца». Он сознает свою враждебность, но она всегда оказывается оправданной. Он видит свои неудачи, но ответственность за них всегда перекладывается на других.

Разумеется, «Исповедь» Руссо — не самоанализ. И все же, перечитывая эту книгу в последние годы, я часто вспоминала друзей и пациентов, чьи аналитические изыскания мало чем от нее отличались. Эта книга действительно заслуживает тщательного и критического изучения. Попытку самоанализа, даже если она будет более изощренной, вполне может ожидать подобная участь. Человек, вооруженный большими психологическими знаниями, может оказаться просто более искусным в попытках оправдать и приукрасить свои поступки и мотивы.

Есть, однако, один пункт, в котором Руссо правдив, — это его половые отношения. Такой откровенности, несомненно, надо воздать должное. Но его откровенность в сексуальных вопросах, в сущности, помогает ему не замечать другие свои проблемы. В этом отношении урок, который мы тем не менее можем извлечь из «Исповеди» Руссо, также достоин упоминания. Сексуальность является важной сферой нашей жизни, и в ней, как и во всем остальном, надо быть безусловно честным. Но односторонний акцент, сделанный Фрейдом на сексуальных факторах, может ввести в искушение многих людей выделить их в ущерб другим, как это было у Руссо. Быть правдивым в сексуальных вопросах необходимо, но быть правдивым только в них — недостаточно.