Сами по себе - [59]

Небо с удвоенной глубиной отражалось в спокойной воде болотца. Узкая дорожка ряби на минуту обозначилась возле ближнего берега, там, где взлохмаченные заросли ветлы выступали из-под невысоких искривленных сосен. Край топкого, поросшего редкой брусникой мха обрывался неподалеку от того места, где сидела Марина, и она могла сквозь необыкновенно прозрачную воду видеть ровное войлочное дно, уходившее в тревожную темноту.

— Динка, Динка! — послышалось в перелеске. На берег недалеко от Марины вышел мальчик с велосипедом. — Динка! — Он огляделся. — Вы собачку здесь не видели? — крикнул он Марине. — Эрдельку, такую вот, примерно?

— Нет, — крикнула Марина в ответ.

— Динка! — крикнул мальчик еще раз, неуклюже развернул велосипед и скрылся в лесу.

Марина представила себе, как мальчик, разыскивающий убежавшую собаку, подходит по колеблющемуся мху к самому краю озера и заглядывает вниз в исчезающе прозрачную воду. Он видит край огромного золотого крыла, выступающий из ровного палевого ила, золотые кудри, перехваченные многометровой золотой лентой, покатый золотой лоб, уходящий в дно и округлый край золотой трубы возле дальнего берега. Петропавловский ангел через сто тысяч лет.

Хаос, наводнявший ее последнее время, как-то разом вдруг схлынул и на его месте постепенно стала возникать из ничего новая архитектура, здание, регулярностью и пропорциональностью похожее на банк или на солидное страховое агентство. Все в этом здании было новенькое, чистое, опрятное, прозрачные лифты бесшумно сновали по этажам, и по залитым эфирным расплывчатым светом коридорам нечасто и так же бесшумно пробегали одетые с иголочки, пунктуальные, исполнительные мысли. Ощущения надежности и довольства наполнили Марину. Она почувствовала себя совершенной, как двухтысячелетняя нераспечатанная амфора, уютно устроившаяся на мягкой подставке на сто семидесятом этаже, около огромного, хорошо промытого окна, из которого пейзаж, с трудом взбирающийся к дальнему горизонту, кажется тщательно изготовленной, только что распакованной игрушкой. События, — подумала она, — сами по себе, я — сама по себе. Надо в туристическое агентство завтра зайти, — подумала она заодно, — грин-карту заказать с билетами или визу хотя бы какую-нибудь.

Она встала, накинула рюкзак на плечо, обогнула озеро и по той же тропинке, по которой мальчик выходил на берег, снова углубилась в лес. Она шла долго, минут двадцать, если не больше, прежде чем вышла на край поросшего редким лохматым орешником косогора. Внизу, под косогором, черным округлым материком снова плотно выстроились ели, чьи верхушки, плотницкими равномерными зазубринами вдававшиеся в позолоченную кровлю, приходились теперь ненамного выше марининой головы. Невдалеке, на открывшемся неожиданно пологом поле одиноко стояла покрашенная серебряной краской трансформаторная будка. Поле расширялось и далеко внизу упиралось в узкую темную полоску деревьев, за которыми виднелась туманная горизонталь залива с призрачными, жемчужно-сизыми силуэтами сухогрузов и танкеров, балансирующих на краю света.

Марина передохнула минуту и спустилась вниз, к шоссе. Мимо нее сразу же со звонким шумом пронесся грузовик и, шурша, затормозил на железнодорожном переезде невдалеке. С пригородной станции навстречу Марине поднималась компания дачников с тугими сумками. Они оживленно обсуждали какие-то околонаучные перипетии: «Никольский совсем озверел на симпозиуме, накинулся на Колюню и ну его матстатистикой долбать». От переезда донесся дребезгливый звонок шлагбаума. Электричка рассеянно свистнула и, быстро набирая скорость, убежала по широкой дуге полотна, оставив по себе сладковатый теплый запах и шелестящее глиссандо проводов. Два пьяницы, размахивавшие руками как неопытные акробаты, поднимались по выщербленной бетонной лестнице на пустую платформу. На станции, в окошечке кассы, под навесом огромного дуба уже зажгли ностальгический вечерний свет, хотя рыжее расплавленное солнце еще ослепительно протекало кое-где сквозь отверстия в его слоистой извилистой листве.

На берег залива Марина добралась как раз к началу последнего действия экспериментальной закатной драмы. Все еще яркий, мерцающий, проступающий переменчивым, настойчивым огнем сквозь собственное, неопределенно колеблющееся очертание, отгороженный от сквозного и близкого пространства черным барьером облака Гелиос присел на корточки над горизонтом, окруженный горящей небесной растительностью, в прогалах которой с научной четкостью рисовались отдельные, мелкие, ссыпающиеся за горизонт драгоценности. В потемневшем ночной уже синевой небе большим тлеющим извивом плыл бледный след давешней облачной катастрофы. Над самым горизонтом виднелась мавританской оранжеватой зелени узкая щель, куда безмолвная космическая механика постепенно втягивала всех участников представления.

Опускаясь, солнце на некоторое время скрылось за облаком целиком и потом снова показалось снизу, уже касаясь как будто прогнувшегося под его остывающей тяжестью края. Оно втекло в залив и растворилось в нем, окрасив на некоторое время воду до самого берега болезненным рекламным пурпуром.