Самервил - [11]

- Ну ступай, - сказала няня Фосет. Она вдруг рассердилась. - Не болтай глупости, ступай побегай, только далеко за деревья не забирайся, слыхал?

Он увидел, как она повернулась и села лицом к знакомому, увидел, какое веселое и внимательное стало у нее лицо, будто сейчас знакомый расскажет ей что-то ужасно интересное. Тот сидел к нему спиной, так что он видел только темно-серое пальто и полоску желтого шарфа.

Разочарованный их внезапным охлаждением, Вильям побрел по тропке под деревьями. Руки замерзли в шерстяных варежках. Он мечтал, чтоб что-нибудь случилось и день стал бы опять как все дни. У него над головой и всюду над далью небо висело ровно, тусклое и серое, как мозги. Женщина в зеленом пальто ушла со своей собакой, все уходили от январского ветра.

Он нашел каштан, и хоть зеленая сочная коробочка помялась, а колючки сгнили, внутри сидел отличный орешек, яркий, твердый и полированный, как стол красного дерева, - настоящий желудечек для игры. Он выковырял его и держал в руке - гладкий, блестящий. Он раскапывал листья, и от мха и земли из-под низу шла холодная сладкая вонь.

Он ничего не слышал и вдруг увидел совсем рядом ноги. Очень медленно он распрямился, держа прутик, как копье. Это оказался кто-то чужой. Вильям обернулся за поддержкой к няне Фосет, которая сидела на садовой скамеечке со своим знакомым. Они на него не смотрели.

- Хорошо, - сказал чужой. - Как хорошо. - Глаза у него глядели остро, но пусто, и у него была большущая голова. Вильям попятился. - Могу тебе еще дать. Могу тебе много-много дать, - и вдруг рука вытянулась из-под плаща, и на ладони лежало не то семь, не то восемь желудечков, больших, блестящих. Хочешь, все бери.

- Спасибо. У меня свой есть. - Вильям боялся, что не совсем вежливо ответил. Его тронуло великодушное предложенье, но было неудобно и хотелось, чтоб тот поскорей ушел. Он опять взглянул ему на ладонь, и желудечков как не бывало. И сама рука тоже скрылась в кармане плаща, так что Вильям даже засомневался, видел он эти желудечки или нет, а незнакомец улыбался. Твердый воротничок рубашки сверкал, как снег.

- Как тебя зовут?

- Вильям.

- Вот это хорошо. Вот это мне нравится.

Ветер врубился в деревья, растревожил сухую листву, с грохотом скинул вниз мертвую ветку. Ни с того ни с сего незнакомец повернулся и пошел прочь, скользя меж серых стволов, пока не исчез так же внезапно, как исчезли желудечки. Вильям стоял и соображал, как тот вообще появился. Свою находку он сунул в карман и покрепче зажал в руке.

"Ах, уж эти мне мужчины, - так говорила няня Фосет, - от них вечно жди подвоха, им веры нет".

Ему стало обидно и горько, что она бросила его тут с каким-то чужим, который чуть не подарил ему желуди, а сама преспокойно разговаривает со своим знакомым.

По дороге домой он спросил, увидят ли они его снова.

- Может, да, а может, нет. И все тебе надо знать, ах, какой любопытный.

Они шли быстро, все уже уходили из сада, уходили по бетонным скатам, к чаю, было чересчур холодно, потому и не падал снег, так она ему объяснила, и он совсем запыхался, поспевая за ней.

- Увидим - не увидим, мало ли. А может, мы увидим его еще в одном местечке.

- Где? В каком?

Ответа не последовало.

- А он на работу не ходит?

Няня Фосет вскинулась:

- Конечно, ходит, все порядочные люди на работу ходят. За кого это ты меня принимаешь? Ну неужели я стану якшаться с бездельником, лоботрясом?

- Нет, - сказал Вильям.

- Может, мы еще увидим его на работе... Да, увидим, и ты не пожалеешь!

- А что он делает?

- Ну! Тебе ни за что не угадать! - Няня Фосет схватила его за руку, и они перешли дорогу у Кенсингтон-Гор. - Ты про такое и не слыхал, ты прямо не представляешь!

- Ой, ну скажи. Скажи!

- Сам узнаешь. Имей терпенье.

Лицо у нее раскраснелось на ветру. Он не решался спросить, чем ее знакомый не такой, как все, что в нем такого особенного, как ему удалось избежать общего для всех мужчин приговора. С виду-то он как все. Но, может, еще удастся выведать у него, в чем тут хитрость, если они еще увидятся, надо будет посмотреть, послушать и разгадать причину снисхожденья няни Фосет.

Чай ему дали в жемчужно-серой гостиной, с абрикосовым датским пирожным, которое принесла бабушка с Кэдоган-сквера.

- Сегодня в парк не идем, идем в другое место, это будет сюрприз.

На него надели лучшие брюки и белую рубашку. Мама ушла.

- Только, чур, ни гу-гу, - сказала няня Фосет. Он не знал, что это будет, боялся спрашивать.

Они остановились возле гостиницы. Няня Фосет нагнулась к нему.

- Тебе будет весело, - сказала она и подержала его за руку, чтоб до него лучше дошло. - Только не капризничай. Делай, что тебе скажет мой знакомый, и помни, что тебе повезло!

Он поднял на нее глаза, готовый ко всему. Няня Фосет расхохоталась.

- Опять глаза на мокром месте! - сказала она. - Горе ты мое. Мы на праздник идем, понял?

Они поднялись по широким белым мраморным ступеням гостиницы, вошли через крутящуюся дверь, и внутри было полутемно, мягко светились лампы, и ковры на полу были розовые. Няня Фосет крепко держала его за руку. Только через несколько минут появился ее знакомый. Выглядел он еще чудней, чем раньше, с зализанными волосами, в жилетке, будто он только что работал на лесах или его только что разбудили. Вильям подумал, что он, может, живет в гостинице, а может, и нет. Он состроил рожу, все лицо собрал к носу, а потом оно снова распустилось, опало, как кучка золы. Он ласково поглядел на няню Фосет.