Самая темная страсть - [2]

Потому что с ненавистью, он также познал гордость.

В Гневе.

Чтобы совладать с ним требовалась сила, а сила ценна в любом виде.

Но все же.

Любовь-ненависть — это так волновавшая его решающая схватка.

— Возможно не понял, но только что ты доказал мою точку зрения, — сказал он, возвращаясь обратно к разговору.

— Слабость рождает разрушения.

Без исключений.

В случае Париса, траур был просто предлогом для безумия.

И такое увлечение может оказаться фатальным.

— Какое отношение это имеет ко мне? Какое отношение это имеет к тем людям внизу? — предположил Парис.

Настало время взглянуть на ситуацию более масштабно.

— Те люди.

Они стареют и их сердца отсчитывают последние удары.

— И?

— И дай мне закончить.

Если ты влюбишься в одну из них, то в лучшем случае сможешь провести с ней часть века.

Возможно, если болезнь или несчастный случай не постигнут её.

Но целый век ты будешь наблюдать как она увядает и умирает.

И ты сможешь думать только о том, что проведешь остаток своей бессмертной жизни в одиночестве.

— Так пессимистично.

сказал Парис — и эта была не та реакция, что ожидал Аэрон.

— Ты понимаешь это, как век потери того, кого не можешь защитить.

Я вижу это, как век наслаждения великим даром.

Дар, который поможет отдохнуть от вечности.

Поможет? Бред. Абсурд.

Когда ты теряешь что-то ценное, воспоминания о нем становятся поистине мучительными напоминаниями о том, что ты никогда не сможешь обладать этим снова.

Эти воспоминания лишь добавляют проблем, они разрушают тебя, Парис… — Аэрон с трудом подбирал слова — ….вместо того, чтобы делать тебя сильнее.

Доказательство: то, что он чувствует к Бадену, хранителю демона Недоверия и его лучшему другу.

Давным-давно он потерял человека, которого любил больше, чем мог бы любить кровного брата, и теперь, каждый раз когда он был один, он представлял Бадена и размышлял о том, что могло бы быть.

Он не желал этого для Париса.

Забудь.

Время быть более безжалостным.

— Если ты так не восприимчив к потерям, почему же до сих пор оплакиваешь и скорбишь по Сиенне?

Луч лунного света ударил в лицо Парису, и Аэрон увидел его безжизненные, стеклянные глаза.

Очевидно, что он пил.

Снова.

— У меня не было века с ней.

Всего лишь несколько дней вместе.

Безжизненный тон.

Не останавливайся теперь.

— А если бы ты получил сто лет с ней прежде, чем она умерла бы, тогда бы ты смирился с её смертью?

Пауза.

Он так не думал.

— Достаточно! — Парис ударил кулаком по крыше, и все здание содрогнулось.

— Я больше не желаю об этом говорить.

Слишком плохо.

— Потеря — это потеря.

Слабость — это слабость.

Если мы не позволим себе привязываться к людям, мы не будем волноваться, когда они покинут нас.

Если наши сердца затвердеют, мы не будем желать того, чего не можем иметь.

Наши демоны научили нас этому очень хорошо.

Каждый из их демонов когда-то жил в аду и желал свободы, и вместе они боролись за путь оттуда.

Только они закончили тем, что променяли одну тюрьму на другую, и вторая была намного хуже, чем первая.

Вместо того, чтобы выносить серу и пламя, которые у них были прежде, они потратили тысячу лет, заключенные в ящик Пандоры.

Тысяча лет тьмы, отчаяния и боли.

Они одержимы, у них нет независимости и нет надежды на лучшее.

Если бы демоны были сильнее, они бы не желали того, что запрещено им, они не были бы захвачены.

Будь у Аэрона более сильная воля, он бы не помогал открывать тот ящик.

Проклятье не поселилось бы в нём за то, что он освободил самое большое зло.

Не был бы выкинут с небес, единственного дома, который он знал, чтобы потратить остальную часть вечности на этой хаотичной земле, где ничего не оставалось постоянным.

Он не потерял бы Бадена в то время как воевал с Ловцами — презренными смертными, которые ненавидели Повелителей, обвиняя их в мировом зле.

Друг только что умер от рака? Конечно, Повелители были ответственны.

Девочка-подросток только что обнаружила, что беременна? Ясно, Повелители снова нанесли удар.

Если бы он был сильнее, он бы не оказался снова втянут в эту войну, сражаясь, убивая.

Всегда убийство.

— Ты когда-либо жаждал смертную? — спросил Парис, вытягивая его из его темных мыслей.

— Сексуально? — вырвался у него тихий смешок.

— Впустить однажды женщину в мою жизнь, чтобы потом ее потерять? Нет."

Он умнее.

— Кто говорит, что ты должен потерять ее? — Парис вытащил флягу из внутреннего кармана кожаного жакета и сделал глоток.

Еще больше алкоголя? Ясно, его небольшой разговор о бодрости духа не сделал особой пользы для друга.

Парис сглотнул и добавил: "У Мэддокса есть Эшлин, у Люциена Анья, у Рейеса Даника и теперь у Сабина есть Гвен.

Даже у сестры Гвен, Бьянки Ужасной, есть возлюбленный.

Он ангел, с которым кстати мы боролись в масле.

Мы не будем говорить об этой части.

Борьба в масле? О, да.

Лучше не говорить об этом.

"Эти пары существуют друг для друга, но каждая из этих женщин обладает способностью, которая выделяет ее среди остальных того же рода.

Они больше, чем люди.

Хотя это не значит, что они будут жить вечно.

Даже бессмертных можно убить.

Он был тем единственным, кто забрал голову Бадена — без тела воина.

Он был единственным, кто первым увидел навечно застывшее выражение шока.