Самая страшная книга 2018 - [164]

Мертвец развел ее ноги, поднял в воздух, держа, как тисками.

– Всех норовите в свою щель вонючую заманить, – сказал он, далеко высунув коричневый распухший язык. – А там внутри утроба, чтобы делать новое мясо… Кусну туда разок, говорят, вам такое нравится…

Он стал наклоняться, сгибаясь как резиновый, а Ксюша нелепо билась в его руках, пытаясь вырваться и отползти, провалиться под мох. И тут голова Андрея дернулась – в нее ударил камень, упал рядом с Ксюшиным лицом – на сколе сочился мокрым кусок содравшейся кожи с кудрявыми волосами.

– Беги, – крикнула Ксюше Аня. Она стояла на своей каменной горке, поднявшись из полиэтилена, из-подо мха, из забвения и муки. – Беги же! Вставай, дура, шевелись, ты же живая, у тебя же все есть, не позволяй с собой так!

Она бросала камни вместе со словами. Камни били в Андрея тяжелыми пулями, рвали его кожу. Он зарычал, закружился на месте, будто внезапно ослеп. Ксюша поднялась и, шатаясь, на полусогнутых побежала к дому. Куда же ей бежать-то?

Сил не осталось, она присела прямо на тропинке, до лестницы было рукой подать. В крапиве что-то краснело, Ксюша потянулась посмотреть, но тут Аня закричала – громко, отчаянно, тоскливо. Андрей схватил ее и держал на вытянутых руках.

– А я уж думал, в тебе больше жрать нечего, – сказал он. – Думал, все, кончилась. А тут еще осталось – сковородку облизать, соус хлебушком подобрать, душу ложечкой…

И он раскрыл рот так неестественно широко, что челюсть коснулась груди. И стал запихивать в пасть Аню, а она будто сжималась, проходя в его горло, истаивала, исчезала. Она больше не издавала ни звука, была как мертвая. Только смотрела на Ксюшу, становясь все прозрачнее, все более несуществующей.

– Вкусно! – сказал Андрей, приставляя рукой на место страшную свою разваленную челюсть. – Живьем она не такая вкусная была. Мясо потом отдавало, знаешь?

Ксюша повернула голову и увидела, что красная штука в кустах – это ручка пожарного топорика. Спокойно, будто обдумав заранее, она потянулась и взяла его. Ручка была гладкой, тяжелой, хорошо лежала в руке. Ксюша встала – ее шатало, но она успела подняться прежде, чем Андрей до нее добрался.

– Пффф, – презрительно сказал он опять. Губы его порвались и звуки выходили неотчетливо. – Тоже мне Чак Норрис… Толстая сдобная булочка с театральным реквизитиком… А ручки слабенькие… Ну поплачь, заечка, давай вместе поплачем, потом заедим чем-нибудь жирным, сладеньким…

Ксюша подумала, что надо бы тут сказать что-нибудь большое, значительное, например: «Получи, сволочь!» Но в голове было пусто, легко и свободно. Шея вот порванная очень болела и ушибленный копчик. Но можно было перетерпеть.

Она подняла топор, сосредоточилась. Поднырнула под руку Андрея, увернулась, оказалась у него за спиной и с размаху опустила лезвие на его затылок в кровавых проплешинах. Череп хрустнул, топор вошел глубоко. Андрей упал, захрипел, из-под лезвия под напором выплеснулась темная жижа. Ксюша выдернула топорик (чавк!) и принялась рубить, что попадалось, – руки, ноги, шею, тяжело ломающиеся ребра.

– Сдохни, сдохни, – хрипела она, – сдохни, сдохни!

Будто рубила часть себя – ту, из-за которой она казалась самой себе ненужной, неважной, ничего не стоящей. Наконец Андрей перестал дергаться и булькать, а его рука, лежавшая теперь в полуметре от тела, прекратила скрести пальцами по крапивным листьям, и Ксюша остановилась, дрожа, вся мокрая от пота и от вонючих мерзких ошметков. Дышала тяжело. Слезы щипали глаза.

– Зарраза, – сказала она, а потом легла на спину прямо на траву возле мертвеца – они лежали рядом, совсем как в тот единственный раз, когда Андрей у нее ночевал, и они ели вафельный торт с молоком, играли в нарды, а потом стали в «чапаева» – и уснула глубоким, как обморок, сном.

Проснувшись, судя по солнцу, через час или два, Ксюша вдруг поняла, что нужно делать – будто бы ей кто-то нашептал это в ухо, пока она спала. Кивнула маленькой девочке в цветастом платье, показала ей большой палец. Девочка показала палец в ответ, улыбнулась и исчезла.

Вначале Ксюша принесла с кухни нож, перевернула Андрея и разрезала ему живот. Нож был туповатый, и резалось плохо. Ксюша представила Аню, попыталась ее перед собою увидеть – как она собирается из небытия, частички темноты соединяются, обретают форму, становятся тенью – а от тени поднимается та, что ее отбрасывает. Аня выскользнула из тела Андрея, встала рядом – полупрозрачная, тихая, бестелесная.

– Спасибо тебе, – сказала ей Ксюша. – Теперь уходи. Иди туда, куда тебя тянуло изначально. В свет, в посмертие, в колесо сансары, не знаю куда. Да и ты рассказать не сможешь…

Аня бледно улыбнулась. Показала рукой на камни, под которыми в полиэтилене разлагались ее останки.

– Я прослежу, чтобы нашли, – кивнула Ксюша. – Чтобы все узнали. Я обещаю…

Но Ани рядом уже не было. Ксюша говорила сама с собой.

По берегу она дошла до бетонного дота. Осмотрелась, прищурившись. Откатила валун, другой, ухватила за ствол тоненькую чахлую сосенку, умудрившуюся, широко раскинув корни, выжить на тонком слое мха и почвы. Сосна оторвалась нетрудно, вырвав почти метровую дыру во мху. Ксюша присела, копнула рукой – раз, другой, вытащила грязно-желтое, отряхнула. Это была половина черепа – искореженная, помятая.