Самая страшная книга 2018 - [116]
– Неужели нельзя по-другому? – голос охотника прозвучал почти жалобно.
– Нет. Нельзя. Впрочем, вам решать: погибать всем или выбрать одного для Яг Морта.
– Да кто же согласится-то на такое дело?
– Неужто некому?
– Никто не захочет. Даже старухи беззубые, которые свой век доживают.
– Желание жертвы и не требуется.
Шаман опять замолчал. Тусклый свет от печи наложил на него дрожащую тень, отчего колдун стал походить на каменного истукана, застывшего под лунным светом.
– Я вспомнил. Говорят, у тебя дочка есть. Немая. Верно?
– Да ты что, шаман? – поняв, о чем речь, Туган вскочил. Волк предупреждающе зарычал. – Сбрендил?
– Но-но, не балуй! – осадил его хозяин. – Подумай, Туган, крепко подумай. Место я укажу.
– Не надо. Я пойду.
Туган вдел руки в полушубок и взял берданку. Волк снова заворчал, но остался на месте.
– Куда на ночь глядя? Сгинешь в тайге напрасно.
– Все равно пойду. – Оставаться под одной крышей с колдуном совсем не хотелось. – Аттьӧала отсӧгысь.[29]
– Ну, как знаешь. Держать не стану.
Туган выскочил на крыльцо и судорожно вдохнул, чтобы очистить голову от нехороших мыслей. Густой морозный воздух показался особенно свежим после густо натопленной шаманской избы. С шумом выдохнув пар, охотник огляделся по сторонам. Из тайги доносился беспокойный шепот колеблемых ветром игольчатых ветвей и какой-то непонятный, едва слышимый стук, точно кто-то вдалеке стучал по стволу деревянной колотушкой.
Между лопаток охотника пробежал холодок. Туган спустился с крыльца и решительно двинулся в сторону леса, но с каждым шагом уверенность покидала его, уступая место тягучему липкому страху.
На краю поляны он остановился, раздумывая. Идти ночью одному, да еще зимой, было опасно: не ровен час, заплутаешь и станешь добычей зверья или замерзнешь по дороге. Конечно, можно заночевать и в тайге, но вряд ли он найдет в темноте все потребное для костра, а без костра в тайге не выжить.
Охотник обернулся. Отчаяние и страх сдавили его с двух сторон чугунными тисками, расплющив словно букашку. А еще что-то настойчиво влекло его назад, мягко нашептывая в ухо: «Вернись! Вернись!» Сопротивляться этому таинственному зову совсем не хотелось.
Туган закрыл глаза. Нога тяжело оторвалась от скрипучего снега и сделала шаг, да не вперед, а в сторону. Потом еще шаг. И еще.
А потом ноги сами понесли его обратно в дом.
Отряд из тридцати человек выехал из Усть-Сысольска на санях в середине февраля. От уездного центра до затерявшейся в дремучих лесах деревни Вашки было три с лишним сотни верст по таежному бездорожью. Большую часть этого пути уже прошли – оставался последний рывок.
Обоз из десяти саней двигался в два ряда по скованному льдом широкому руслу Печоры. Шли ходко, не тратя время на остановки. По обе стороны реки тянулась уходящая в бесконечность бело-зеленая тайга; исполинские сосны и ели стояли несокрушимой стеной, столетия назад возведенной самой природой. Тайга демонстрировала людям свое величие и скрытую холодную враждебность.
Долгая дорога через однообразный зимний пейзаж вызывала у командира отдельной роты частей особого назначения Константина Истомина какое-то странное, гнетущее состояние, усугубленное отвратительным настроением. Всю минувшую ночь ему снились кошмары, точнее разные варианты одного и того же кошмара. Наутро он почувствовал себя совсем разбитым, хотя впереди был еще приличный отрезок пути и, возможно, бой.
Рядом с ним на крытых оленьими шкурами санях сидел проводник-зырянин из того села, где они заночевали накануне. Мужик, хотя и числившийся активистом волостного комбеда, поначалу особого желания послужить проводником не проявил, но Истомин умел убеждать. В итоге незадачливый комбедовец лишился двух зубов, а отряд получил столь необходимого проводника. Сейчас мужик – Истомин все никак не мог запомнить его имя – отчаянно кутался в дырявую шубейку и что-то вполголоса лопотал на своем тарабарском языке, изредка опасливо поглядывая на недавнего обидчика. Напрасно – бить его Истомин больше не собирался.
– До темноты будем на месте, – буркнул проводник, перехватив его взгляд.
Истомин промолчал, но мысленно обругал себя за то, что не приказал выехать на час-другой раньше. Все равно толком не спал…
Сами собой мысли вернулись к ночному кошмару. После полученной в бою с интервентами контузии сознание часто выкидывало с ним такие штуки: кошмары ночью, головная боль днем. Укол морфия на какое-то время помогал избавиться от боли, но кошмары тогда становились еще тяжелее. У него остались еще две ампулы, но сегодня он решил обойтись без укола – в бою требовались незамутненные наркотиками мозги.
Сгинувший продотряд и его командир были в Усть-Сысольском ревкоме на хорошем счету: планы по продразверстке венгр выполнял и перевыполнял с особым рвением. Зырянские крестьяне боялись его как черта, и Истомин их прекрасно понимал: он и сам невольно вздрагивал, когда видел физиономию венгра. Известно было, что в империалистическую Фаркаш служил фельдфебелем в австро-венгерской армии и под Луцком попал под газовую атаку. Едкий иприт выел ему один глаз и оставил на лице жуткие незаживающие язвы, но Фаркаш выжил – единственный из всего батальона. В плену венгр внезапно проникся идеями Маркса, а после Октябрьской вступил в РККА, воевал на Дону с Деникиным. О том, как он в итоге оказался на Севере, да еще в продотряде, Фаркаш предпочитал не рассказывать, но никто и не спрашивал. Как полагал Истомин, во многом потому, что собранными по деревням излишками венгр не забывал делиться с ревкомовским начальством.
