Самая прекрасная земля на свете - [6]

Гордон не так давно слез с героина. А подсел он на героин потому, что Связался с Дурной Компанией. Теперь он Сражается с Депрессией, так что молодец, что ходит на собрания. Одно время дело было серьезно. Речь даже шла о том, чтобы его Отлучить. Ему поставили на вид его дурное поведение. Говорят, что Господь озарил сердце Гордона Своим светом, но мне кажется, что на самом деле спасли его конфетки с сильным мятным вкусом. Папа говорит, что героин делает людей счастливыми, потому что заглушает боль; мятные конфетки делают людей счастливыми, потому что когда ты ее дососал, ты понимаешь, что боль прошла. Словом, действие то же самое. Беда в том, что Гордон очень уж к ним пристрастился. Закидывает в рот аж по четыре штуки разом. Не знаю, что будет, когда он дойдет до целой упаковки зараз, потому что конфет более мятных, чем эти, в природе не бывает.

В зале собралось много народу — вернее, много для нашей общины, человек тридцать. Были даже не совсем привычные лица. Например, Полина, у которой жил полтергейст, но прошлой весной дядя Стэн его изгнал, и Шейла из женского приюта, Джина из психоневрологического интерната со шрамами на руках и Дикий Чарли Пауэлл, который живет выше по реке Тамп в избушке среди елей. Судя по всему, должно было произойти что-то необычное, но я никак не могла понять что.

Альф влез на кафедру и постучал по микрофону.

— Братья и сестры, — сказал он, — прошу всех сесть, мы начинаем собрание.

Значит, лектор все-таки не приехал. Я вообразила себе, как его машина падает с обрыва, крики его делаются тише и тише, и наконец искореженный кусок металла исчезает в тумане.

— Пока, — сказала я Гордону и пошла на свое место.

Мы с папой сидим в первом ряду, так что коленки почти касаются кафедры. От того, что приходится смотреть вверх, потом болит шея. Папа говорит — лучше пусть болит, чем я буду Предаваться Праздным Мыслям. Где мысли праздные, там и безобразные. Впрочем, и в первом ряду есть каким мыслям предаться. Одна из них — мысль о том, как воняет от тети Нел. Я очень обрадовалась мятной конфетке.

Мы встали и спели «Велика награда на небесах». Папа пел громко, звук шел из глубин его груди, а я не могла петь, во-первых, потому, что думала про Нила, а во-вторых, потому, что мятная конфета дочиста высушила мне всю слюну. Папа подтолкнул меня локтем и нахмурился, тогда я засунула конфету за щеку и заорала как только могла.

Начали мы с чтения журнала, потому что лектор так и не появился. Читали статью «Светочи мира», о том, что нельзя держать свет под спудом; оказалось, что спуд — это такой тяжелый груз. Альф сказал, что лучший способ его не прятать — регулярно заполнять отчеты. Папа ответил ему, сказав, какое это счастье — быть глашатаями Господа. Еще ответила Элси, она сказала, что да, нам встречаются скептики, но если мы не станем возглашать истину, откуда же люди ее узнают? Брайан сказал: «Д-д-д-д-дело в т-т-том… Д-д-д-дело…», но в чем дело, мы так и не узнали. Тетя Нел тоже подняла руку, но, оказывается, она просто хотела сообщить Мэй, что описалась.

Конфету я к этому времени уже дососала, поэтому подняла руку и сказала, что Богу, наверное, очень радостно видеть, как много огоньков сияет во тьме, и Альф сказал: «Мы видим, как ярко сияет твой огонек, сестра Макферсон!» Только вовсе он не сиял, и мне было совсем не радостно, и как раз в тот момент мне очень не хотелось быть Светочем Господа, потому что если бы я не была светочем, Нил Льюис не стал бы окунать мою голову в унитаз.

Журнал дочитали, потом папа поднялся на кафедру и сказал:

— А теперь, братья, по причине непредвиденных обстоятельств…

Я видела, как дядя Стэн собирает в кучу бумажки и утирает шею платком. А потом по залу прошелестел ветерок и мы услышали, как хлопнула входная дверь.

Я обернулась. Во внутреннюю дверь входил человек. Можно подумать, ее открыл ветер, она распахнулась сама собой, а когда он вошел, сама собой и закрылась. Кожа у него была как ириска, а волосы — как перья у дрозда. Он был похож на одного из Старейшин, вот только вместо тоги на нем был темно-синий костюм, и там, где на него падал свет, костюм переливался, как бензин в луже. Человек подошел к нашему ряду и сел с краю, и от него пахло чем-то вроде фруктового пирога и чем-то вроде вина.

Альф тут же бросился к нему. Что-то шепнул, потом кивнул папе.

Папа улыбнулся. И сказал:

— Мы счастливы приветствовать…

— Брата Майклса, — подсказал человек.

Очень странный у него оказался голос. Как темный шоколад.

Папа сказал:

— Наш гость, лектор из…

Но этого брат Майклс, похоже, не услышал. Папа повторил вопрос, но брат Майклс только улыбнулся.

— Ну, в любом случае, мы тебе очень рады, брат, — сказал папа и спустился вниз.

Все громко захлопали, брат Майклс поднялся на кафедру. Никаких заметок у него с собой не было. Он достал что-то из портфеля, положил перед собой. Потом поднял глаза. Посмотрел на нас в упор, и тут я поняла, какая у него темная кожа. Волосы тоже были темные, а глаза странные, бледные. А потом он сказал:

— Какие у вас тут прекрасные горы, братья!

Я прямо почувствовала, как все удивились. Никто еще никогда не называл нашу долину «прекрасной». А брат Майклс продолжал: