Самая прекрасная земля на свете - [42]

После этого я снова устроила снегопад, а потом я велела ему прекратиться. Потом я вернула соседке ее кота, а еще наказала одного мальчика в школе. Но теперь он все время стучит в нашу дверь, а вчера его отец стал угрожать моему папе в магазине и назвал папу «штрейкбрехером».

Я пожевала кончик карандаша.

От полиции никакого толку. Никто не верит, что я могу творить чудеса. Да, а еще я много раз слышала голос Бога.

«А вот это вычеркни», — сказал Бог.

— Не хочу.

«Это опасно», — сказал Бог.

— Но у меня же нет другого листка бумаги.

«Вычеркни!»

Я вычеркнула.

Дело в том, что теперь я не знаю, следует ли мне и дальше творить чудеса. Обладать этим даром не так просто, как кажется.

Вы говорили, что главное — сделать первый шаг, а у меня теперь получается, что вот я его сделала, а обратно не вернуться.

Тут папа крикнул: «Ужинать!», я свернула письмо, положила в дневник, спрятала и то и другое под половицей и пошла вниз.

Через некоторое время мы осмысляли Грехопадение, которое случилось шесть тысяч лет назад — от нас до Иисуса две тысячи лет, от Иисуса до Адама — четыре тысячи, сказал папа, а я попыталась осмыслить, почему мне опять приходится есть горькую зелень, и ничего не сказала. Только все это, похоже, отразилось у меня на лице, потому что папа сказал:

— В Африке тысячи детей были бы только рады такому ужину.

Я чуть было не ответила: «Так давай им его и отправим», но тут мы услышали, что в прихожей что-то разбилось.

Папа сказал:

— Оставайся здесь. — И вышел.

Я так долго ничего не слышала, что в конце концов встала и тоже пошла в прихожую. Там меня сразу же встретил порыв ветра с дождем. А потом я увидела, что папа стоит, повернувшись ко мне спиной, а у ног его — осколки цветного стекла, а среди осколков — кирпич, а на том месте, где во входной двери был витраж, теперь — большая дыра. А за ней ночь.

Папа прочистил горло. Он сказал:

— Пожалуйста, вернись в кухню.

Я села у печки, подтянула вверх колени и положила на них подбородок. Я сказала Богу:

— Пожалуйста, помоги папе.

В коридоре раздался папин голос:

— Я звоню сообщить, что в моем доме только что разбили стекло. Да… на входной двери… Минут пять назад… нет, сейчас — нет.

Я уставилась в огонь. Угли мерцали, вспыхивали, но в самой сердцевине, где они были совсем бледными, ничего не двигалось.

— Я требую, чтобы сюда кого-нибудь прислали, — говорил папа. — Я уже сообщал, что здесь происходит, но ничего предпринято не было… Нет. Это вы послушайте. У меня десятилетняя дочь…

В огне образовались пещеры. А еще расщелины, каньоны и овраги. Я представила себе, что лечу к центру земли. Жар лизал щеки. Жар спек губы. Я закрыла глаза, их тоже омыло жаром.

Папа все говорил. Я углубилась еще дальше в огонь. Это напоминало тихую смерть или сон. Лицо защипало, но я не отодвинулась. Так, наверное, чувствует себя звезда, подумала я, а звезды — это просто печки, которые сжигают сами себя, а потом рушатся внутрь, которые становятся все краснее и краснее, а потом все холоднее и холоднее, пока не останется только горстка серого пепла.

Щелчок — это папа положил трубку. Я отодвинулась вместе со стулом. Когда он вошел в кухню, по его голосу невозможно было сказать, что вообще что-то случилось. Он сказал, что сначала уберет осколки, а потом мы будем дальше читать Библию.

Мне он не позволил помочь. Я смотрела от дверей в кухню, как он сгребает осколки в ведро. Видела, как он их заворачивает, чтобы мусорщики не поранились. Видела, как подметает пол, потом проводит по нему рукой на случай, если еще что-то осталось.

— Несколько недель не ходи здесь в одних носках, — сказал он.

— Хорошо, — сказала я. Подняла голову и закричала.

В дыру, образовавшуюся в двери, глядело лицо, трясущееся белое лицо с красными губами, темными волосами, в полиэтиленовой накидке от дождя. Папа тоже подскочил. А потом сказал:

— Миссис Пью!

— О, Джон! Я все видела! — сказала миссис Пью. Она будто бы растворялась. Черные змейки сползали по ее лбу, голова тряслась почем зря. — Трое мальчишек на велосипедах!

— Я знаю, — сказал папа. — Я уже звонил в полицию. Они этим займутся.

— У одного был кирпич, — сказала миссис Пью. — Какой ужас! Зачем они это сделали?

Папа сказал:

— Не знаю, но вы не волнуйтесь. Ступайте в дом. Нельзя вам стоять на таком дожде.

— С вами и с Джудит ничего не случится? — сказала она, а папа взял ее под руку.

Вернувшись, папа пошел в гараж и принес несколько кусков фанеры. Он один за другим приколачивал их к двери. Я не могла на это смотреть, не могла видеть, что он делает с маминой дверью. Но я слышала, как скрипит и крошится дерево, как хлещет дождь и воет ветер. Наконец дыра исчезла, и в прихожей опять стало тихо.

Когда папа вытирал пол, явился полицейский. Он встал в прихожей и стал что-то писать в блокнот. Папа дождался, пока он закончит, — в свете лампы папины глаза блестели как два уголька.

Полицейский сказал:

— Так вы не видели, кто это сделал?

— Нет.

— И нашли только кирпич?

— Да.

— И было это примерно в девятнадцать часов?

— Примерно.

Рация на плече у полицейского ожила, и он сказал в нее сквозь треск:

— Да, порядок, пусть подождет… нет, мелкое хулиганство.