Самая прекрасная земля на свете - [11]

Когда я проснулась, было утро. Воздух был неподвижен и тяжел. Он прижимался ко мне, будто одеяло, и одеяло это было холодным. Я вылезла из кровати. Отдернула занавеску. И мир снаружи оказался белым.

Первое чудо

Я смотрела на снег и гадала, снится мне он или нет. Только эти дома были не из картона, а эти люди — не из глины: мистер Нисдон пытался завести машину, миссис Эндрюс высовывалась из-за занавески, малышня лепила снежную бабу, пес из двадцать девятого дома задирал лапу у одного сугроба и бежал к следующему. Я моргнула, но картинка никуда не делась. Я ущипнула себя — вышло больно. Я села на кровати, посмотрела на коленки. Потом встала, еще раз посмотрела в окно. Потом оделась, побежала вниз и открыла входную дверь.

Снег был не из хлопковых тряпочек, не из чистилок и не из салфеток. Он был настоящим. Я повернула лицо к небу. Белизна залепила глаза и губы. Холод обхватил меня точно молчание. Я вернулась в дом.

Грохнула задняя дверь, в кухню вошел папа. Щеки у него были красными, усы топорщились. Он поставил на пол ведро с углем и налил себе чаю.

— Оденься потеплее, — сказал он. — Будет холодно, пока дом не прогреется.

— Ты не пойдешь на работу? — спросила я.

— Какая работа? — ответил он. — На заводе вырубили электричество. А ты не пойдешь в школу. Дороги закрыли; даже грейдер и тот застрял.

И тогда я села за стол и сидела совсем тихо, потому что внутри что-то жужжало. А папа говорил:

— В жизни такого не видел. Уж всяко не в октябре.

А мне казалось, что он где-то далеко, а все вокруг новое и незнакомое — позвякивание печной заглушки, бряканье кочерги, шипение и бульканье каши. Я стояла на каком-то высоком месте, и спускаться мне не хотелось. Хотелось подняться еще выше. Я сказала:

— Может, снег — это знак конца! Вот было бы изумительно.

Папа сказал:

— Если тут что и есть изумительного, так то, что у нас завтрак стынет.

Он поставил на стол две тарелки с кашей, сел и склонил голову. И сказал:

— Благодарим Тебя за эту пищу, что дает нам силы, благодарим за новый день нашей жизни, и да употребим мы его на разумные дела.

— А еще благодарим за снег, — сказала я про себя, вытянула руку и положила поверх папиной.

А он сказал:

— Именем Иисуса Христа, аминь. — Убрал руку и сказал: — Во время молитвы нужно сосредоточиваться.

— А я и сосредоточилась, — сказала я и спрятала руку в рукав.

— Ешь, — сказал папа. — Хочу успеть в магазин, пока не раскупили весь хлеб.

Мы надели теплые пальто и резиновые сапоги. Пошли по дороге, по розовому следу, оставленному грейдером. Снег больше не падал; небо сделалось ослепительным, во всех окнах блестело солнце. Все, что обычно попадалось на пути, — собачьи какашки, окурки, жвачка, плевки — исчезло. Машины накрылись снежными одеялами. Вокруг ничего не было — только люди несли мешки с продуктами, или разгребали снег, или дули на ладони.

С вершины холма перед нами раскинулся город. Я знала, что он никуда не делся, но сегодня, чтобы в этом убедиться, приходилось вглядываться вовсю. Мы прошли мимо многоэтажной парковки, мимо автобусной станции, по главной улице — и там все было под снегом.

Я сказала:

— По-моему, здорово. Почаще бы так.

Папа ответил:

— Так больше не будет.

— Откуда ты знаешь?

— Слышал прогноз.

— Но ведь снега в прогнозе не было, верно?

Он не слушал.

В кооперативном было полно народу. Дуло горячим воздухом, все толкались.

«Вы когда-нибудь такое видели? — говорили вокруг. — А в прогнозе ничего такого не было!» И еще: «Надо же, в октябре!» Газет у касс не оказалось, хлеб почти весь разобрали. Мы заплатили за покупки, папа взял четыре пакета, я взяла один, и мы зашагали к дому.

На полдороге вверх я спросила:

— Папа, а как можно понять, что произошло чудо?

— Чудо?

— Да.

— Ты это о чем?

— Я думаю, что, может быть, этот снег — чудо.

— Это обыкновенный снег, Джудит.

— Оттуда ты знаешь?

Папа сказал:

— Так, я не собираюсь обсуждать это весь день. Ясно?

— Но откуда ты знаешь про разные вещи, что они — не чудеса? — спросила я.

Чтобы не отставать, приходилось бежать бегом. Я сказала:

— Мне кажется, люди не поверят в чудо, даже если оно произойдет у них прямо на глазах, даже если им скажут, что это чудо. Они все будут думать, что это самая обычная вещь.

Папа сказал:

— Джудит, к чему ты клонишь?

Я открыла рот, потом снова закрыла.

— Я пока не могу объяснить, — ответила я. — Мне нужны еще свидетельства.

— Свидетельства?

— Да.

Папа остановился.

— Что я только что сказал?

— Но…

Папа нахмурился. И сказал:

— Прекрати, Джудит. Прекрати, ясно?

Свидетельства

Между кухней и передней комнатой находится промежуточная комната. Промежуточная комната — папина. Там темно, пахнет овчиной и кожей. На стене — побитый молью коврик со змеями и лианами и часы без маятника, рядом кресло без пружин. Там есть протертый шерстяной ковер, картинка с ангелами и вешалка, сделанная из дерева. Там есть большой черный камин, украшенный плитками с райскими птицами. С обеих сторон от камина стоят шкафы.

В одном шкафу лежат фотографии папы и мамы, сделанные до моего рождения, груды писем и открыток, куча фотографий всяких незнакомых мне людей — родня, которая была у папы с мамой до того, как они ушли в религию. Теперь родные с нами не разговаривают — все, кроме тети Джо, папиной сестры, которая каждый год на Рождество присылает нам самодельную открытку с приглашением приехать к ней в Австралию. Папу это злит — она же знает, что мы не празднуем Рождество, — но выбросить открытки у него рука не поднимается.