Самая мерзкая часть тела - [26]

Явился он только под утро с ручным фонариком. И с пистолетом в кобуре.

Сержант и два ефрейтора пилили на дежурном воронке по Притомской набережной. Во дворы заворачивали, из арок выезжали. Выхватывали светом фар колонны и прочие архитектурные излишества эпохи подневольного труда. Неспешно беседовали о вечном и прекрасном, и вдруг, Шишкин-Мышкин-Левитан, предмет беседы им открывается во всей красе. На дереве висит.

При непосредственном осмотре места происшествия оказалось, все же на перекладине скамейки. Гнездится. Небритый пирожок, из которого дети берутся. А остальная часть комплекта — руки и голова — с той стороны. На желтых деревянных плахах сиденья. Прикрытые сорочкой, свалившейся с лопаток.

Девушка. Человеческое существо.

— Эй, бляха-муха, живая? Нет?

Похоже, да. Только стоять не может. Качает утренний зефир, трясет голубу. Жмурится в злом свете осветительных приборов, к глазам подносит узкую ладошку. Икает. Пытается прилечь, присесть. В конце концов головку поворачивает к тому, что справа держит, не дает принять устойчивое положение, и обдает немыслимо вонючим жаром сердца:

— Найдите его, — слеза мгновенно набухает. Две сразу, огромные галантерейные стекляшки, и скатываются синхронно в рот:

— Найдите гада, мальчики!

Короче, совсем плохая.

— Где Сима? Сима где? — все хныкала, переходя от Иванова к Иванову. С этим же вопросом сама из дома вышла на рассвете, но встретила препятствие. Вдруг, неожиданно. Споткнулась и зависла.

— Ну, чё стоите, помогите же!

Красные околыши — это не косящие от армии в высшем учебном заведении Павлуха и Юрец. Ухмыляться, погано перемигиваться после такой мольбы не станут. Права такого не имеют. Сержант и два ефрейтора вытаскивают из-за сиденья старую, пропахшую бензином и табельной махоркой шинель. Тело девичье обряжают в казенное, лишенное знаков различия б/у. И с новогодней мигалкой, на желтый, красный и зеленый, везут в отделение.

Скверик Орбиты принял обычный, затрапезный вид. Зато в мусарской дежурке стало вонять, как будто отыграли день рождения всего командного состава.

Но девка не одумалась. Корова на двух ногах все подтвердила.

Не умерла. Не уползла, как таракан под плинтус. В окошко мухой не свинтила. Слегка лишь протрезвела с первыми лучами совсем уже летнего светила и подмахнула протокол. Бумагу государственную чуть не порвала в мстительном порыве.

— Ага, товарищ лейтенант. Он самый. Лично. Дмитрий Швец-Царев.

Вот как милые тешатся. Под статью подводят. Под вышак. А начиналось все невинно. Со щипков, шлепков, покусывания. Такая акселерация. Развитие. Стремительная динамика. Трех лет не прошло.

А ведь могла бы быть и статика. Совершенная неподвижность. Покой и равновесие. Благость в сердце и душе. Если бы… Если бы не желание, понятное, конечно, стремление мамы, Полины Иннокентьевны Малюты, дать дочке приличное образование. Действительно, уж лучше ребенка неделями не видеть, чем ей, единственной и ненаглядной, позволить ежедневно слышать "и он стучит обратно", "а она вынать, вишь, не хотит". И ладно бы конвойные и караульные, учителя вверенной самой Полине Иннокентьевне Верхне-Китимской средней школы грешны. Даже на педсоветах, иной раз, если не одернешь, срываются на поселковый говорок.

Ну, и что такие могут преподать?

Нет, только в областном центре. В университетском городе должна и может стать человеком единственная дочь управляющего Верхне-Китимским рудником, Ирина Афанасьевна Малюта. На том и порешили.

Как настала в ее жизни седьмая осень, так сразу и увезли. Прочь от кедров, сопок и запреток в желто-красный, большой и светлый Южносибирск. Где фонари, асфальт и в театре музкомедии дают спектакли шесть раз в неделю.

Любила, да, любила, и что в этом плохого, Полина Иннокентьевна нагрянуть, накормить, подкинуть шмоток новых, а вечерочком, с сестрою Ольгой Иннокентьевной культурно время провести. В партере посидеть. Послушать Кальмана, Легара и Дунаевского. Исаака Осиповича. Советского композитора.

А Ирка в это время обновки примеряла с кузиной Катькой наперегонки. Бывало, впрочем, и с примененьем локтей, ногтей и кулаков. Особенно когда ехидина, Валерка Додд, подваливала. Комментатор. Одноклассница.

Но, в общем, жили мирно. Места хватало всем в огромной теткиной квартире на Мызо. Даже Валерке, которая хоть и была соседкой, но заходила редко. Не баловала. А зачем? Действительно, шесть, семь уроков ежедневно в одном классе, за одной партой для дружбы и без того достаточное испытание. Плюс спорт и прочие культурно-массовые мероприятия.

Например, прогулки вдоль вечернего Советского проспекта. Девичьи променады с заходами в сливочно-пломбирный рай кафе-мороженое "Льдинка"

Действительно, припоминается. Все началось с цукатов. Сидели две девятиклассницы, красные кубики топили в жидком крахмале, а мимо шел десятиклассник. В бар шествовал на третий этаж. Во внутреннем кармане его куртки, как оловянный часовой, руки по швам, боролась с качкой бутылка розового крепкого. Очень удобно. У стойки берешь сто пятьдесят, а оприходуешь на целых пятьсот больше. В культурной обстановке. За колонной. Под музыку. С друзьями и подругами.