Самая красивая: природа Японии в интерпретации Сига Сигэтака - [5]

Несмотря на заявленное многообразие климата, фауна Японии, однако, представлена в книге чрезвычайно скупо. Лишь мимоходом автор упоминает, что в Японии мы наблюдаем обилие и большое разнообразие птиц, насекомых и бабочек (включая эндемиков), что полностью соответствует традиционным преференциям японской культуры, литературы и искусства с их акцентом на малом. В то же самое время автор приводит и научное обоснование разнообразия японской флоры и фауны: оно соответствует положению Дарвина и Альфреда Рассела Уоллеса (1823–1913) о том, что «в островных странах формируется [большое] биологическое разнообразие новых видов» (Там же: 36).

О милых же сердцу европейца млекопитающих и рыбах не говорится ничего. Добавим также, что данная ссылка на Дарвина и Уоллеса является чуть ли не единственным во всей книге прямым обращением к западным научным авторитетам (не забудем, что своими научными навыками Сига почти полностью обязан западной мысли), хотя, повторим, ссылок на суждения японских литераторов имеется в монографии с избытком.

Понятие «островная страна» (симагуни) пользовалось широким хождением в Японии того времени. Японцы всегда осознавали, что живут на островах. В мифах синтоистские боги создают «восемь больших островов». С течением времени, однако, нарастало понимание того, что эти острова — вовсе не большие, а маленькие («большими» странами считались прежде всего Китай и Индия). Стандартным стало определение Японии как зернышек проса, разбросанных в море. Такое понимание коррелировало с картиной буддийского мироустройства, где Японии отводилось место на самой периферии буддийской ойкумены (Мещеряков 2010в: 102–104). Ситуация меняется в период Токугава, когда в стране наступает длительный мир, сношения с зарубежьем почти прекращаются, а буддизм перестает быть основным средством осмысления мира. На его место приходит конфуцианство (неоконфуцианство). И тогда общественная мысль приобретает оптимистический заряд, она начинает позиционировать Японию как страну благоденствия. В токугавской Японии считалось, что японцы лучше других выполняют свои семейные обязанности, а это является главным условием стабильности в государстве и обществе.

Положение о зависимости человека от климата было широко распространено в Японии того времени. Цитируемый в книге Сига врач и литератор Татибана Нанкэй (1753–1805), например, отмечал: Япония — это остров–гора (симаяма). В этой стране — самые высокие горы в мире, которым нет равных на Западе. Эта страна окружена морями, которые глубже тех, которые имеются на Западе. Поскольку же свойства всего живого зависят от условий обитания (Сига Сигэтака 1995: 40), то отсюда легко сделать вывод, что и свойства японцев должны отличаться от свойств других народов. Так, часть японских врачей отвергала западную медицину на основании, что она не учитывает того обстоятельства, что европейцы и японцы обитают в разных условиях, а потому европейские методы терапии неприменимы по отношению к японцам.

В период Токугава доминирует конфуцианский взгляд на мир и природу. Этот взгляд предполагал, что Япония находится в центре мира, и это срединное положение предполагает отсутствие климатических крайностей любого рода. Поэтому мыслители конфуцианского толка вступали в открытую полемику с прежним (прежде всего буддийским) пониманием Японии как «маленькой страны». Так, ученый Нисикава Дзёкэн в своем трактате «Нихон суйдо рон» возмущается тем, что Японию уподобляют зернышкам проса. На это он приводит следующие возражения. Со ссылкой на мнение европейцев Нисикава Дзёкэн утверждает, что хотя Япония и меньше Индии или Китая, но среди расположенных в океане островных территорий острова Японии — самые большие, а потому нет никаких оснований уподоблять их зернышкам. Протяженность территории Японии в направлении с севера на юг велика, разнообразие климата («жары и холода») не имеет себе равных в мире, а потому она должна считаться страной большой.[1]

Своим изобретением и широким распространением в эпоху Мэйдзи термин «островная страна» обязан историку Кумэ Кунитакэ (1839–1931). Он совершил длительное путешествие в США и Европу в составе миссии Ивакуры (1871–1872 гг.). Его поразил тот факт, что Англия точно так же, как и Япония, является островной страной, но при этом сумела стать самой могущественной мировой державой и с помощью своего огромного флота осуществляет связи со всеми странами мира. А потому, заключал Кумэ Кунитакэ, для Японии тоже не существует ничего невозможного в том, чтобы превратиться в такую же державу. Именно такая «оптимистическая» трактовка термина «островная страна» господствовала в Японии конца XIX — начала XX в. Таким образом, Япония и Англия оказывались в одном понятийном поле, что способствовало и их политическому сближению (в 1902 г. между Японией и Англией был подписан союзный договор).

Сига Сигэтака не только унаследовал «оптимистическое» понимание «островной страны», но и сумел добавить в него свои смыслы: в Японии невероятное многообразие флоры и фауны, что понимается как несомненное достоинство. Не останавливаясь на достигнутом, автор преобразует «островную страну» в «островную империю» (сима тэйкоку, см.: Сига Сигэтака 1995: 317), что отвечало его геополитическим установкам. Однако в подсознании Сига (точно так же, как и в подсознании очень многих японцев) все–таки сохранялся «комплекс островитянина» по отношению к огромному материку. Он прорывается в именовании Японии «материковым островом» (тайрику сима), который когда–то составлял часть материка, но потом отделился от него (Там же: 325). Таким образом, географические познания Сига Сигэтака позволяли ему именовать Японию материком, хотя бы и бывшим. В глубине души японцы того времени горели поэтическим желанием избавиться от своей «островной» сущности, «примазаться» к материку и расшириться до состояния «материковости».