Самарская вольница - [148]

Пока стрельцы сватаживались на подворье Кузнецова, разбуженный Ивашка Чуносов с иными своими пушкарями, среди них его давний сослуживец Маркелов с северной наугольной башни, вместе с конными стрельцами Балакой и Сукиным первыми двинулись к воротам кремля. Караульные их остановили, помня наказ маэра Циттеля. Но Ивашка Балака вновь накричал на них:

— Да сказывал же я вам, что по слову воеводы едем за пушкарями, чтоб пораньше изготовить орудия для стрельбы в сторону Волги на случай нынешнего в день воровского набега казаков Разина! Пушки-то в степь смотрят, аль не знаете сами? А вы, дурные головы, пушкарям помехи чините! Казаки ждать не будут, пока ваш маэр выспится.

Караульные, обозленные тем, что их беспрестанно бранят, открыли запор, предупредив, чтоб в другой раз договаривались не только с воеводой, но и с маэром Циттелем.

— В другой раз так и сотворим, рейтары, — со смехом сказал Ивашка Балака, въезжая с Янкой Сукиным в проем ворот. — А ныне извиняйте за беспокойство… — И, поравнявшись с рейтарами, стрельцы с коней молча пали на них. Солдаты пытались было дать голосом знак караульным на башне, да пушкари их утишили добрыми затрещинами, заткнули им рты и прижали к стене. Тут в подмогу вбежало до сотни стрельцов, разоружили караульных, приказав рейтарам сидеть тихо, коль хотят быть живыми.

— Кто заголосит недуром, — постращал Митька Самара, нависая над повязанными рейтарами, — то и солнышка более в жизни не увидит! А теперь марш на башню, мы вас на запор закроем!

— Ну, братцы, — с волнением выдохнул Аникей Хомуцкий, обращаясь к сгрудившимся рядом стрельцам и пушкарям. — Заварили кашу, други, не на один день, давайте и хлебать ее дружно и до дна! Назад нам никакой попятки, да и не одни мы на Руси, поутру подступится к городу войско атамана Степана Тимофеевича. Мы к тому вас подняли, чтобы спасти наших сотников от погибели через воеводово предательство и злой умысел… Теперь десятками налетайте на караул в башнях, а вы, Никита и Митька, бегите к пытошной и вызволяйте сотников.

Митька Самара вскинул ружье, выстрелил в воздух, на звоннице Вознесенской слободской церкви ударил сполох — звонарь Трифон был упрежден о скором бунте.

— Братцы-ы! Вали к дому маэра Циттеля и воеводы Алфимова! — заревел во всю мочь пятидесятник Аникей Хомуцкий, вспомнив и свое сидение в пытошной астраханского воеводы Прозоровского. — Запрем зверюг в норах, чтоб и носа высунуть не смели! — И повел стрельцов на сражение. — Кто еще прибежит, разоружайте прочих рейтарских командиров! Хватайте детей боярских по домам, не давайте им сватаживаться в кучу!

Без малого две с половиной сотни стрельцов собрались по сполоху в кремле, бежали по одному и десятками со своими командирами, а спустя малое время через раскрытые ворота города ворвались в кремль и посадские люди с двух слобод, ведомые Пронькой Говорухиным да Ромашкой Волкопятовым. Вооружившись кто чем мог, посадские вместе со стрельцами окружили со всех сторон дома рейтарских командиров и детей боярских, брали где можно оружие и мчались дальше, кто к дому воеводы, кто к приказной избе, а кто и к губной, где висели на дыбе стрелецкие сотники…

Со сна перепуганный начавшейся почти под окнами стрельбой Прошка, звонарь соборной церкви, посчитав, что в город ворвались казаки Степана Разина, и памятуя наказ воеводы в таком случае бить сполох, вмиг взлетел на звонницу, полураздетый и без шапки, вслед за слободскими церквушками ударил в главный городской колокол, поднимая самарян сполошным звоном. Бил и пугливо поглядывал сверху, как в предрассветных сумерках толпы вооруженных людей растекались по кремлю, пыхая впереди себя огоньками выстрелов…

* * *

От колокольного сполоха воевода Алфимов, едва успевший задремать, взметнулся с постели проворнее молодого рейтара, в дверь втиснулся растерянный и напуганный холоп Афонька. В глазах смятение, всегда величавая ухоженная борода скомкана на левую сторону. Взмахнул рукой, с опаской выговорил:

— Стрельнул поначалу кто-то из ружья, батюшка Иван Назарыч, а теперь в набат колотят… Неужто разбойники к городу присунулись боем, ась?

Иван Назарович, и сам раскидывая умом — отчего учинился сполох? — спешно начал одеваться, морщась от еще не совсем зажившей пулевой раны в плече, сунул пистоли за пояс, велел и Афоньке облачиться, взять с собой саблю и пистоль для бережения.

— Поспешим в приказную избу, к рейтарам, кои там охрану несут… Эко колотят в колокола! Неужто и вправду накаркал чертов Волкодав? Послать бы кого, чтоб ему голову прострелили, — пришла мысль воеводе, — а то сызнова живым из могилы выскочит!

— Чу, батюшка Иван Назарыч, гвалт какой-то в городе! — ахнул холоп и замер у порога, прислушиваясь.

Воевода метнулся к окну, которое выходило на площадь перед воротами кремля. В туманных сумерках рассвета различил бегущих с оружием стрельцов, за ними всяко вооруженных посадских. Из толпы раздавались выстрелы по караульным рейтарам на башнях, доносились крики, но их заглушал неистовый гул соборного колокола.

— Кажись, взбунтовались стрельцы, батюшка Иван Назарыч! — Афонька, должно, с перепугу, не рассчитав и ткнувшись бородой в стекло, тоже увидел бегущих полураздетых рейтар. За ними гнались стрельцы и посадские. С той и другой стороны вспыхивали бледные огоньки выстрелов, на темную дорогу падали люди…