Самарканд - [78]

Стоит ли уточнять, что именно персы с первого дня оказали нам существенную поддержку: сперва свободные жители Тебриза, затем беженцы, из-за своих убеждений покинувшие родные места в надежде обрести убежище в последнем оплоте конституции. Сотни «сыновей Адама» стекались со всех уголков империи и брались за оружие. Депутаты, министры и журналисты из Тегерана, которым удалось избежать гигантского сачка полковника Ляхова, добирались в Тебриз небольшими группами и, изможденные, растерзанные, изуверившиеся, вливались в наши ряды,

Но самым ценным нашим приобретением была, безусловно, Ширин, которая могла в любое время суток, невзирая на комендантский час, выезжать из столицы. Казаки не осмеливались останавливать ее открытый автомобиль, население с восторгом встречало ее, тем более что за рулем сидел тебризец, редкий в те годы перс, умеющий водить машину.

Ширин поселилась в заброшенном дворце, выстроенном когда-то ее дедом, тем самым убитым шахом. Он собирался проводить в нем месяц в году, однако, по преданию, с первой же ночи почувствовал себя здесь неважно и, следуя советам астрологов, больше сюда не приезжал. Лет тридцать дворец пустовал, его не без некоторого испуга окрестили Пустым Дворцом.

Ширин не побоялась бросить вызов предрассудкам, и ее резиденция превратилась в самое сердце города. В просторных садах — островке прохлады в жаркие летние вечера любили собираться руководители сил сопротивления. Бывал там с ними и я.

Каждый раз, завидя меня, принцесса веселела. Наша переписка установила между нами прочные сообщнические взаимоотношения, в которые никому не удалось бы вклиниться. Разумеется, мы никогда не оставались один на один, десятки товарищей окружали нас на любом ужине. Все без устали спорили, шутили, не позволяя себе переступать рамок приличия. Фамильярность вообще немыслима в этой стране, вежливость приобретает здесь формы красноречивой щепетильности. Часто у людей есть потребность назвать себя «рабом тени его величества» при обращении к себе подобным, а уж когда речь заходит о настоящих величествах или высочествах — особенно ежели это женщины, — то тут не обходится без целования земли, если и не впрямую, то с помощью самых пышных и витиеватых речевых оборотов.

Никогда не забыть мне вечер четверга, 17 сентября.

Был поздний час, все мои друзья разошлись, я и сам уж было откланялся. Но, выйдя за ограду, которой обнесен дворец, спохватился, что забыл портфель с кое-какими важными документами. Пришлось вернуться. У меня и в мыслях не было еще раз взглянуть на принцессу, к тому же я был уверен, что, попрощавшись с нами, она удалилась к себе.

Однако это было не так. Она все еще сидела за столом: одинокая, далекая, с печатью заботы на челе. Не спуская с нее глаз, я как можно более медленно нагнулся за портфелем, стоящим возле стула. Ширин была повернута ко мне в профиль. Недвижная, безучастная ко всему. Я сел и стал смотреть на нее. Меня охватило ощущение, что мы снова в Константинополе в салоне Джамаледдина и этих двенадцати лет не было. И тогда она сидела точно так же: повернувшись в профиль, с голубым шарфом на голове, ниспадающим до пола. Сколько лет ей тогда было? Семнадцать? Восемнадцать? Теперь это была тридцатилетняя женщина, спокойная, зрелая, царственная. Но все такая же стройная. Она сумела устоять перед искушением восточных женщин ее уровня: проводить дни в роскоши, лакомясь восточными сладостями. Была ли она замужем? Разведена? Вдова? Мы никогда не касались этой темы.

О, как мне хотелось уверенным голосом произнести вслух: «Я люблю тебя с тех самых пор, с Константинополя». Губы мои дрогнули и сжались, не издав ни малейшего звука.

Ширин медленно обернулась, без удивления всмотрелась в меня, словно я все время был тут, во взгляде ее мелькнула растерянность. И вдруг перешла на «ты».

— О чем ты думаешь?

Ответ вылетел сам собой:

— О тебе. Всегда. От Константинополя до Тебриза.

Слегка оробевшая улыбка пробежала по ее лицу. Я же не нашел ничего лучшего, как повторить те заветные слова, ставшие для нас неким паролем:

— Как знать, не пересекутся ли однажды наши пути!

Несколько секунд мы оба мысленно пробегали весь этот долгий путь, затем она произнесла:

— Я увезла книгу из Тегерана.

— Рукопись из Самарканда?

— Все это время она лежит на комоде возле моей постели, я не устаю читать ее, знаю наизусть и стихи, и хронику.

— Я бы отдал десять лет жизни за одну ночь с этой книгой.

— И я бы отдала одну ночь своей жизни.

Мгновение спустя я склонился над Ширин, наши уста соединились, глаза закрылись, ничто больше не существовало для нас, кроме монотонного пения цикад, заполнившего наши оглохшие вдруг головы.

Это был долгий обжигающий поцелуй преодоленных лет и барьеров.

Боясь, как бы нас не застигли нагрянувшие вдруг друзья или слуги, мы встали, и она повела меня по крытой галерее до маленькой дверцы, о существовании которой я и не подозревал. Мы поднялись по потрескавшимся ступеням до покоев шаха, которые она сделала своими. За нами закрылись двери, прогремел тяжелый засов, и мы остались наедине и… вместе. Тебриз перестал быть городом на обочине мира, мир томился на обочине Тебриза.