Салют на Неве - [48]

В один из тусклых осенних вечеров, когда по ночам уже выпадали легкие заморозки, Велоголовов пришел ко мне в комнату.

— Как вы думаете, — сказал он, — не созвать ли нам конференцию всех врачей полуострова? Мне кажется, пора поделиться хирургическим опытом, приобретенным за четыре военных месяца.

Я одобрил это предложение. Конференция была назначена на 4 ноября. Наши девушки срочно привели в порядок небольшой одноэтажный домик, находившийся рядом с «яслями» и мало пострадавший от бомбардировок. Его застеклили, вымыли, на окнах повесили занавески. Белоголовов разослал по частям пригласительные билеты, заказал в Доме флота концерт и долго совещался с госпитальным коком об устройстве предполагаемого обеда. Хирурги готовились к докладам. Окруженный грудами отчетов и историй болезней, я заперся в своей комнате и тоже писал статью, посвященную нашей работе. Шура помогала мне и кропотливо вычисляла проценты, которых я не любил. Все находились в приподнятом, праздничном настроении. Четыре месяца разрозненного существования, без возможности встретиться друг с другом и поделиться новыми мыслями и переживаниями, обострили у всех потребность в дружеском и живом общении. Не только стремление к обмену опытом и не только научные интересы заставляли ханковцев с таким нетерпением ждать дня открытия конференции. Этот день представлялся чем-то вроде праздничного съезда друзей, чем-то вроде торжества нашей воли.

31 октября моя статья была готова и перепечатана на машинке (в хозчасти госпиталя еще работала незаметная, скромная машинистка). Никто не мог предположить тогда, что в ближайшие дни произойдут большие события и что всеми ожидаемый сбор не состоится. И могла ли мне притти в голову сумасбродная мысль, что через месяц я выступлю со своим докладом не на полуострове Ханко, а в одном из домов на Васильевском острове Ленинграда!

В эти дни массовые поступления раненых прекратились. В «хирургию № 1» каждую ночь привозили пять-шесть человек, не больше, — и с обработкой их почти всегда справлялся один дежурный хирург. Как-то само собою установилось правило, что дежурные врачи не будили товарищей и обходились без них, если, конечно, не предвиделось больших операций.

Госпиталь все больше ощущал нужду в дополнительной площади. Каждое отделение приспосабливало для себя соседние дома, уцелевшие от пожаров и разрушений. Особенно широко раскинулась «хирургия № 1». Она имела в своем распоряжении восемь наземных домов. Девушки, готовясь к зиме, своими силами отремонтировали три подвала, обставили их мебелью, застелили линолеумом, укрепили камнями и песком.

Эти подвалы, где до войны были мрачные склады картофеля и капусты, приобрели теперь уютный, почти комфортабельный вид. Стоило спуститься туда, сесть на ковровую оттоманку и услышать звуки рояля, на котором так чудесно играла Вера Левашова, как уже не верилось, что рядом фронт, что кругом дымятся воронки снарядов.

Дни стояли переменчивые — то дождь, то солнце, то изморозь, то странная, почти летняя теплынь. 1 ноября, в один из ясных и тихих дней, я решил еще раз съездить на улицу № 30, чтобы взять из своей квартиры кое-что для подарков к предстоящему празднику. В последний раз я был там 3 августа. На этот раз картина разрушений и кладбищенская безжизненность города предстали передо мной в еще более ужасающем виде. Целые кварталы и улицы, такие знакомые, такие приветливые до войны, превратились в развалины. На их месте чернели выжженные пожаром пустыри. Много разрушений появилось и на нашей улице № 30, которую первое время финны почти не подвергали обстрелам. Вот показался и наш маленький домик. Какой жалкий вид имел он теперь! На месте красивых, чисто вымытых окон зияли мрачные пустые провалы, и сквозь них был виден желтый увядший фикус. Половина крыши, снесенная взрывной волной, валялась на прибитой дождем дороге. Раскрытая настежь дверь едва держалась на петлях. Она упиралась углом в покосившееся крыльцо. В комнате не уцелело ничего — ворох мусора громоздился на запыленном полу. Постояв с минуту среди этих развалин, я ни с чем уехал назад.

Глава девятая

2 ноября в восемь часов утра раздался громкий стук в нашу подвальную комнату. Я открыл дверь и увидел Белоголовова, в фуражке и с наганом за поясом. Он был серьезен и как-то необычно взволнован.

— Аркадий Сергеевич, — произнес он официальным тоном начальника. — По приказанию командира базы генерал-лейтенанта Кабанова, через два-три часа вы и Александра Гавриловна отправляетесь в длительную командировку для выполнения специального и чрезвычайного задания. Приготовьте минимальное количество личных вещей — не больше двух чемоданов. Дела сдайте Столбовому. Он ждет вас в убежище.

Ничего не понимая и думая, что это очередная шутка, я с удивлением и улыбкой смотрел на Белоголовова. Но он замолчал и отвернулся в сторону, как человек, выполнивший неприятное служебное поручение и освободившийся от висевшей над ним обязанности. Расспрашивать его было бесполезно. Я оделся и вышел из комнаты.

Ройтман, дымя папиросой, стоял у наружных дверей подвала. Он тоже имел вид заговорщика и вначале старался отделаться общими фразами. Потом сделал таинственный знак, взял меня за руку и увел в глубину двора.