Сальто-мортале - [32]

Вот кратко, как изменялись наши отношения.

Поначалу я усердствовала в лаборатории возле Дюлы. Потом с Дюлой.

Я и теперь усердствую в лаборатории. И Дюла. Он тоже усердствует. Вроде бы все так, как было вначале, и в то же время все совершенно иначе. Мы усердствуем согласованно, но теперь уж и я усердствую, и он усердствует, и время идет все быстрее.

Но краткая эта история протяженна во времени, конкретна по результатам, хотя отдельные ее периоды не поддаются анализу.

Да, время идет все быстрее. Человеку хотелось бы удлинить дни. С точки зрения физиологии это неразумно. Ведь нервные клетки, мышцы и все прочее в конце концов устают. Должны уставать! ан нет. После двенадцати, четырнадцати, шестнадцати часов усердной работы разум приказывал нам: «Хватит, надо отдохнуть! Не то вконец измотаешься!» — и так далее в том же роде. А человек, всецело поглощенный тем, что он делает, что хотел бы еще сделать и что намерен сделать завтра, вопреки всем предостережениям разума порой часами не может заснуть и лежит в болезненном, но счастливо-напряженном состоянии духа, — и только усилием воли удерживает себя от того, чтобы не вскочить и не возобновить работу с того, на чем он ее прекратил. Кто этого не пережил, тот никогда не поймет, не поверит в это.

В подвале дома в переулке, где приютился пункт сбора утильсырья, официально: филиал «Предприятия по сбору побочных продуктов и отходов», я каждый день умирала. Одно название чего стоит! Теперь-то я уже знаю — или, по крайней мере, чувствую, — что то счастливое болезненно-напряженное состояние духа не имеет ничего общего со звучными — а то и не столь звучными — названиями предприятий, учреждений, заводов и общественных организаций. Возможно, даже и с должностями. Но все-таки, да еще в то время — каково название! Филиал «Предприятия по сбору побочных продуктов и отходов». Место работы? «Побочные продукты и отходы…» Нда-а. Филиал этот в таком-то районе, на такой-то улице, в доме номер такой-то… На самом кончике хоботка большого омерзительного жука, погрязшего в нечистотах. Это был особенный жук. Он состоял не из головы, переднеспинки и брюшка, а из Торгового отдела, Товарно-расчетного отдела, Начальства, Материальной части, Бухгалтерии, Юридического отдела, Финансового отдела, Организационного отдела, Планово-статистического отдела, Транспортного отдела, Правового отдела, Делопроизводственно-контрольного отдела. Трудового отдела и еще невесть чего. Но жук был особенный не поэтому. Он принижал и недооценивал самого себя, ритм тока крови в своих органах, гудение промежуточных нервных узлов, точечные всплески света в своих мозаичных глазах и всякое выражение в них. Больше того, он презирал орган, без которого просто не мог существовать: хоботок, погрязший в нечистотах. Пункт сбора утильсырья. «Заведующего», «нашего человека» и меня, сидящую за столом на козьих ножках под абажуром-тарелкой и записывающую: одна железная кровать, пять килограммов стеклянного боя, три килограмма газетной бумаги. «Наш человек поможет!» — говорил заведующий, когда клиент не мог в одиночку опорожнить свой мешок. Женщины, которые рылись в хламе, выбирая еще годные к употреблению вещи, были нашими главными, постоянными клиентами. Мне вспоминается одна, ее звали тетя Гизи, и было ей семьдесят шесть лет. За нею как тень следовала большая курчавая неопределенного цвета собака. На тете Гизи было по меньшей мере пять слоев одежек, перетянутых по поясу мужским ремнем, на голове платок, и из этой кучи тряпья смотрело на вас на удивление суровое, бурое лицо. Как-то раз я спросила тетю Гизи, почему она не попробует устроиться в дом для престарелых. «Потому, — сказала она, — что я не хочу предать себя смерти. Не хочу! Там живут всякие старикашки и старушонки, сидят скрючившись, уставясь друг на друга, и гадают: кто уйдет первым, я или ты? Изо дня в день одно и то же, пусть даже стол накрыт кружевной скатертью. Жизнь там — все равно что пожелтевшая газета, случайно попавшая в мой мешок: ее уже никто не прочтет, ее ждет бумажная мельница». Что ни говори, тетя Гизи была права. Иной раз по чертам лица, по взгляду угадывается: сдался человек. У тети Гизи взгляд был не такой. В другой раз она поведала мне, что ее жизнь полна треволнений и сюрпризов, и она знает жизнь целых кварталов так, как, пожалуй, никто другой. Запустив руку по плечо в мусорный ящик, она может определить, какой сегодня день — понедельник, вторник или суббота, — если это вдруг выскочит у нее из головы. Бывают у нее и ужасные треволнения, это само собой, но об этом лучше не говорить, приятных сюрпризов гораздо больше. Например, вот эти башмаки у нее на ногах. Их кто-то выкинул, и, поверите ли, они служат ей уже семь месяцев. Есть и такие люди, что выбрасывают на свалку горбушки ореховых и маковых рулетов, вот так. А хлеб? Его столько, что уж и собаки не едят. Не верю? Да она набирает его по пять-шесть кило в день из мусорных ящиков и продает на крытом рынке одной торговке из Шорокшара, которая откармливает хлебом свиней. Каждый день попадаются одна-две бутылки, которые можно сдать, разумеется, они оказываются в мусорном ящике по другой причине, чем остатки рулетов. Так что она не жалуется, нет, не жалуется. И вот уже тетя Гизи уходит с мешком под мышкой, собака следом за нею.