Салон 1-67 - Сборник любительских околоюморных текстов от Anekdot,ru - [15]

Лентяй

Заиндевелая лермонтушка Мышки несчастные, вечные странники! Вставив в два глазика бусы жемчужные, Мчитесь, слезливые, мчитесь, изгнанники, С холода жуткого в стороны южные. Взяв в свои лапки костылики-жердочки С завистью тайною, с письмами мятымиї, Что вы попрятали грустные мордочки? Скоро вам кушать сухарики с мятою. Вам не наскучили шторки воскресные? Страсть понедельников, пятниц страдания? Станете холодны, -тучки небесные, Вас заберут в ледяное изгнание.

viveur

Я смотрю сквозь картину окошечка На пейзаж голубого стекла. Облака пролетают - два брошенных И кому-то не нужных крыла. Всех деревьев (особенно тополя) Ветви шумные тянутся к ним... А глаза режет луч - этот кто-то Позабыл свой сияющий нимб.

KS

Вдохновенье Увы... - Но что в словах сегодня? Ура! - Вы снова далеки. Перенаписаны стихи, Как перемыты кости сводне. Подумай! - Нет уж. Погляди Я много думал (между нами), Моими белыми стихами Уже укрыто - пол-Земли! И ты пришла? - Как видишь, да... - А я не звал. Твоя дорога... Ты, видно, думаешь - тревога, Мои бесплодные года, Надежды, глупые мечты Тропинку эту проложили? - Твои стихи всегда мне были... - Да нет! Я просто жег листы. Zoom

Из воспоминаний Колпакова. А в театр я все таки пошел. Через московскую зиму пронес свою осеннюю душу и очки на гордо вздернутом носу. Пронес через толпу страждущих безбилетных сограждан, через пахнущее извечным праздником фойе, оставил лучшую часть себя в гардеробе (итальянское кожаное пальто - подарок бывшей тещи), и опустил все оставшееся в ветхое кресло истертого красного бархата. Шла пьеса Петрушевской; как всегда: "о любви невероломной". Или о невозможности таковой. Меня, впрочем, больше занимало пустующее кресло слева. Типичное пижонство - не продать билет на спектакль и наслаждаться незанятостью ее места. Самоунижение паче гордости. И стоит ли помнить о гордости сорокалетнему мужчине, когда этакая пигалица двадцати шести лет от роду раздраженно морщит так и не напудренный нос? Она, только что разбившая свой старорежимный серебряный символ подретушированной женской красоты. Она, отразившаяся за минуту до этого во всех осколках своего утраченного зазеркалья. Привычно взойдя на подмостки курилки и отмахнувшись от навязчивого суфлера, Алиса несла какую-то отсебятину о своей нелюбви ко всему театральному. А я, автор, режиссер и единственный зритель этой провалившейся постановки, я лишь уныло потел, курил, растеряно стряхивая пепел на подоконник, и вымученно шутил. На все обещания записаться в хор и впредь приглашать в театр не менее пяти знакомых девушек одновременно мне было отвечено презрительным пожатием плеч. Правое плечо при этом, как всегда, поднялось чуть выше чем левое, и тот же излом повторили брови сердито встретившиеся над переносицей. К обеду, однако, тучи разошлись. Я был прощен, отчасти обнадежен, и мои ернические рассуждения о пользе нашей служебной деятельности были восприняты благосклонно. Если бы еще не боль в животе, то легко было бы вообще забыть о моем фиаско. Хорошо героям классической литературы, у которых от любовных неудач сердце болело. "Любимая, твой светлый образ мешает мне выделять желудочный сок." Весьма романтичної Домой из театра добирался долго и неотчетливо. Промочил ноги, пришлось принять на сон грядущий сто грамм "Столичной". Уже лежа перечитывал последнее письмо жены. Как легко снять с носа очки - гораздо труднее вытравить из души осеньї

Алиса

Моя душа Когда я сплю, душа моя Крадется по земле, Катается по мусору, Валяется в золе. Моя душа не хочет петь, Летя куда-то ввысь, И в темноте полуночной Ее гоняют: ?Брысь!? Когда же просыпаюсь я С улыбкой на устах, Она (как и всегда) лежит И спит, храпя, в кустах. А я, сердясь, бужу ее: ?Эй ты! Иди ко мне!? И совесть чуть подвинется, Пустив ее к себе...

Strange Girl

Вторник, 22 декабря 1998

Выпуск 10

1. Ты. Неизбежна ты. Так неизбежен вдох, Если из-под под воды Вынырнуть после трех С некоторым минут. Слабость до тошноты. Секундомеры лгут, Вдох, неизбежна ты. До смерти прост закон И до смешного строг: Выдоха быстрый стон, Судорогою вдох, Жемчугом ярких брызг Море бежит с лица. Море -- и страсть, и риск. Краткий триумф пловца. 2. Трепет мембраны меж "Буду" и "был" достиг Слуха. Но в звуке брешь Для неизбежности. Жребия вброс -- врасплох -И сожжены мосты. И неминуем вдох. И неизбежна ты. 3. Правилам вопреки -Слов ли по бедности? -Все 32 строки, Выданные на стих, На многоточье брось, Не уложиться в срок... Вдох неизбежен сквозь Стиснутый прикус строк.

Story Teller

Рождественская сказочка для большой такой девочки. Ну, что же ты, бедная, бедная, глупая, глупая, хилая и неприспособленная NN**, заболела под Рождество ветрянкой? А? Зачем же ты это сделала? Вот, уж как это плохо, как это неприятно, как это обидно, когда все дети -розовощекие, бодрые от первого зимнего морозца, похрустывая валеночками по сверкающему искорками снежку, похрупывая моченым яблочком из бочки и закинув подальше ранцы с учебниками, выбегают на улицу, чтобы поиграть в снежки, жучка радостно лает и норовит повалить кого-нибудь в снег, ушаночка слетела в сугроб, а впереди целых две недели Зимних Каникул, эх! Отмучилась! Да нет же, нет, все только начинается: ребенок не удосужился переболеть ветрянкой в настоящем детстве, и ее занесло ребенку в искусственное. И ах, ах, бедный, бедный, невезучий-невезучий ребенок, у которого все пятницы тринадцатые, а все хвостики -- отстриженные, как же больно, как -- то жарко, то холодно, как страшно спать, и какие кошмарные кошмары снятся человеку, когда он уже почти совсем большой, а подлая гнусная ветрянка косит его дотоле молодые и гибкие члены, сидишь, как сыч, вымазанный зеленкой -- хорошо еще, если зеленкой, а если тебя вообще чем-то другим намажут? Розовенкой какой-нибудь? -- расписная, как чайная кружка, как кружная чашка сидишь, лежишь, злая на весь свет (ну, почти), беспомощная против этого убийственного поветрия, как младенец, кинутый на растерзание алчным тиграм на Древнеримской арене, как юный олененок на подламывающихся ножках (Боже, Боже, привидится же такое, мерзость-то какая), как неоперившийся орленок, вывалившийся из чужого гнезда, первый раз в своей розовой жизни увидевший Волка; как это несправедливо, когда на улице, да нет же, даже тут, вот прямо за стеной, тебя ждут счастье, первая любовь, верные друзья, мама с куриным бульоном и папа с новыми коньками, мультфильм про "Простоквашино" по телевизору... а... а... вот... Да, кстати, как здорово болеть. Что есть сладостнее настоящей температурной болезни, когда от жара покрываешься ровным розовым (...вот еще только одно: розовый -- это есть плохо) налетом, как поросенок, уже, правда, вылупившийся, но и, с другой стороны, вполне угодивший в духовку, когда имеешь все конституционные права поваляться дома, сознавая, что экзамены сданы, а на работку можно вполне законно забить, зная, что температура скоро уйдет туда, куда уходят все настоящие индейские воины, а карантин еще надо-оолго задержится, и можно будет, ну, нет, конечно, не книжку почитать, от этого надо отвыкать, но поиграть во что-нибудь... кого-нибудь пострелять,.. покрошить.., а все осторожно ходят вокруг и робко предлагают тебе чаю с лимоном и пастельной пастилой, сулят в недалеком будущем неземные утехи ("только не сковыривай корочки!"), когда ты спишь, робко шмыгают мимо одра твоих страданий на цыпочках, а цыпочки и пикнуть при этом не смеют, а ты своим суровым, но дружелюбным поведением показываешь, с каким римским стоицизмом и воистину благородной простотой ты терпишь адскую боль и жестокое недомогание, как ты давно заслужила этот жалкий выморочный отдых, который получила, только свалившись больной, а до того -- смиренно и послушно несла свою недетскую ношу, и не жаловалась; но есть же предел человеческим силам, и вот коварный недуг подкосил наконец ослабленный перегрузками даже не тела, нет, а мозга, организм,.. и хотелось бы, чтобы так было вечно... ну, хотя бы до следующего понедельника. Женщина Куин, доктор-врач