Саломи - [32]

Так оно и случилось.

— Эй, залиаг[6], опять воруешь хлеб? — донесся до нее голос матери.

Девушка быстро проглотила все, что было у нее во рту.

— Нет, нана, это тебе так показалось!

Не успела еще девушка переступить порог квартиры на третьем этаже, как мать вырвала хлеб из ее рук.

И вот хлебный ломтик величиной с ладонь лежит на столе. Но хлеб ли это? Он скорее похож на кусок глины, из которой делают сакли в аулах.

— Полова! — говорит мать.

И действительно, в хлебе, который лежит перед ней, поблескивает кожура зерен, торчат в стороны обрезки соломы.

И все-таки на этот кусок жадными глазами смотрят три человека: мать — жена генерала — и две ее дочери: Пепо, которая ходила за хлебом, и ее восьмилетняя сестра Марико.

— Неужели здесь полтора фунта? — возмущенно произносит мать, взвешивая хлеб на руке. — Пока несла, половину сожрала! Бесстыжая! Залиаг!

До революции Кати была дородной интересной женщиной. Сейчас же ее щеки ввалились. Когда она сердилась, то казалось, что это не живой человек, а скелет разгневанно щелкает своими челюстями.

Обиженно сдвинув брови, дочь ответила:

— Нет, нана, здесь полтора фунта. Был еще маленький-маленький довесок, ну прямо с мизинец. Его я, правда, съела. Прости меня, нана!

— Что ты врешь? Вот здесь отщипаны куски, не вижу я, что ли?

— Это продавец положил на весы больше, чем нужно. Очередь была длинная, он не стал резать — взял… и отщипнул липшее.

Ненормальные глаза матери гневно блеснули:

— У-у… залиаг! Разве тебя переговоришь!

Она быстро повернулась на истоптанных каблуках и убрала хлеб в шкаф.

Кати видела, какие грустные глаза были у крошки Марико, когда щелкнул замок запираемого шкафа, как она облизнула губы! Но мать не обратила на это внимания. Трудные годы. Трудная жизнь. Марико должна научиться ждать. Когда придет время обеда, она даст детям и хлеб и картошку.

Картошку Кати держала тоже под замком. Ее осталось уже немного. Раньше Кати варила на обед девять штук. Потом пришлось сократить норму: каждый стал получать только по две картофелины…

Мать не съела своей доли обеда. Час, другой прослонялась без толку по квартире, а когда стемнело, чтобы не чувствовать голода, пораньше легла спать. Но ночь не принесла ей никакого облегчения…

До самых петухов она не могла заснуть и, переворачиваясь с боку на бок, думала все об одном и том же. В голове толпились воспоминания о прожитых днях, столь беззаботно-легкомысленных и счастливых.

Разве можно забыть, как, встав с постели и накинув на плечи легкий шелковый халат, она пила кофе со свежим тортом, который каждое утро присылал ей кондитер. Об обеде она не заботилась. У нее были повар и прислуга. Мясник ежедневно доставлял ей на квартиру лучшие куски мяса на суп и жаркое.

Вот жизнь была!

После завтрака — отдых: легкое развлечение, книжка какая-нибудь, прогулка пешком или поездка в автомобиле.

В шесть часов обед из пяти блюд, с коньяком, шампанским и другими первосортными винами. За обедом обычно бывали гости — двое, трое, а то и больше. После обеда шли в зал. Кто-нибудь играл на рояле, другие садились за карты. А вечером — опера, драма или кино. Вот жизнь была! Кати любила ездить на курорты. Кисловодск! Ах, Кисловодск! Бывала она и на других курортах, но больше всего любила Кисловодск. Какое общество там собиралось! Все знали, что Кати — генеральша. А теперь?.. Что теперь?

Боже! Как трудно ей приходится на старости лет! Кати с трудом сдерживала себя, чтобы не зарыдать во весь голос. Дети услышат. Стыдно…

До самого рассвета Кати беззвучно вздрагивала под одеялом. Много слез вытекло из ее глаз. Наконец она перестала плакать; начала думать о том, что ей предстоит отправиться в недалекую, но трудную дорогу. Если она не раздобудет продуктов, то лучше не возвращаться домой. Ах, если б не дети!..

Рояль, трюмо, персидские ковры, дорогие картины давно уже были проданы. Остались у нее кое-какие наряды: шелковое платье, которое она почти не носила, ну и еще другие вещи. Вот их-то и надо будет взять с собой, другого выхода нет. За бумажные деньги в деревне ничего не купишь.

Постепенно мысли в голове стали путаться, таять, и, наконец, уткнув голову в мокрую подушку, Кати заснула.

Когда в комнату проникли первые звуки пробуждающегося дня и утренний свет начал пробиваться сквозь щели ставен, Кати была уже на ногах. Через минуту вещи, предназначенные для обмена, лежали в мешке. Туда же она положила и свой вчерашний паек хлеба. Хотела сунуть туда и картофелину, но раздумала, положила ее в карман. Застегнув пальто, она покрыла голову поношенным платком и натянула перчатки на руки.

«Ездить в поездах теперь так трудно, а сил у меня мало, — подумала Кати, — может быть, я уже не вернусь обратно…»

Она с тоской посмотрела на спавших дочерей, наклонилась над младшей и осенила ее крестным знамением; потом вынула картофелину, которую не съела вчера, и сунула ее под подушку Марико. Взглянув же на постель старшей дочери, Кати покачала головой.

Она вспомнила, какой ласковой Пепо была раньше. Как, здороваясь по утрам, она бросалась матери на шею и нежно целовала ее.

А теперь…

Перевернулся свет! Дочь готова вцепиться в волосы родной матери. Все пропало!