Сальмонельщики с планеты Порно - [80]

— Не знаю, рассказали или нет, но один мужик вот что сказал: «Ага! Коли так, значит, тебе надо здесь полюбиться с нашими женщинами, потом вернуться и заняться той, которая беременная».

Могамигава в замешательстве обернулся ко мне:

— Что это значит?

— И что было потом? — Я придвинулся к Ёхати, слушая его с нарастающим интересом, — Пошло дело?

— Ещё как! — кивнул Ёхати с тем же серьёзным выражением, — Мужикам сразу стало неинтересно, и они разошлись. А бабы остались. Классные! Одна лучше другой! И все голые. Я уж больше терпеть не мог — так захотелось! Аж слюни потекли! Такой появился стояк! Тогда одна отвела меня в соседний парк, на травку. Ну мы с ней, понятное дело… Потом ещё одна и ещё… Сколько всего было? Думаю, двенадцать или тринадцать. Но о деле я не забывал! Всё время думал: «Надо всё запомнить, что мне скажут. Только бы не напутать». Я нескольким, четырём-пяти, одни и те же вопросы задавал. И вот что одна мне сказала. У них бывает, пенисные воробьи насилуют спящих женщин. То есть воробей подлетает и прямо головой туда… ну, вы понимаете. Вот такая птичка, э-э-э…

— И часто такое бывает?

— Говорят, часто. Поэтому больше чем у половины мамардасиек от этих воробьёв какой-то микроб…

— Инфекция?

— Точно. И мужики тоже заражаются. Ещё про вдовье чрево говорили… Этот микроб э-э… жрёт эти… ну как их там?

— Споры, наверное?

— Вот-вот! Жрёт споры, поэтому бабы не беременеют. Но даже если кто и залетит, избавиться очень просто. Стоит только с мужиком переспать.

— Необходимо больше узнать об этой инфекции, — заявил Могамигава, обращаясь к Ёхати, — Мне надо тебя обследовать. Ёхати потрепал обвисший от перенапряжения член.

— Валяйте. Обследуйте.

— Нет-нет. Так не пойдёт. Надо, чтобы ты помастурбировал. Мне нужно взять пробу.

— Что-то мне сейчас не хочется, — проворчал Ёхати, но тем не менее как-то умудрился выдавить на протянутое ему стёклышко несколько капель семени. Могамигава тут же припал к электронному микроскопу.

— Ну и что же было дальше? — поинтересовался я, подсаживаясь к Ёхати, — Рассказывай.

— Примерно в полдень все — старики и дети, не показывавшиеся до сих пор, парни и девушки — куда-то заторопились, люди шли со всех сторон. Я спросил у девчонки, с которой в это время занимался, что происходит. «Балет», — ответила она. Я пошёл вместе со всеми и оказался на открытой площадке. — Глаза у Ёхати вдруг заблестели, — Такого замечательного балета я никогда не видел. На сцене ничего — ни декораций, ни освещения. Только десятки танцующих мужчин и женщин. И все голые. Вроде танцуют, кружатся, а по ходу дела сношаются. Прижмутся друг к другу, и балерун вставляет балерине. По-настоящему! Вроде получается поддержка — схватили друг друга за руки, она — глаза к небу, он её крутит… Ух! Да разве расскажешь, какой это кайф! — Ёхати забарабанил ладонями по коленям, — Потом мужики выстраиваются в круг, а балерины становятся вокруг них. И опять начинаются танцы — сначала с одной, потом — с её соседкой…

— Ага! Партнёршами меняются.

— Мужик подходит сзади и высоко поднимает балерину. Она в воздухе широко расставляет руки и ноги, вся выгибается. И он снова ей засаживает. Потом берётся за другую, поднимает и ей тоже… передаёт следующему. И так по всему кругу. Я даже стал понимать музыку, которая раньше до меня не доходила. Она на меня так подействовала! Так! И я подумал: почему на Земле нельзя это устроить? Почему там никто не подумает о таком балете, почему не организует? Вот счастье-то! Никто не смотрел на меня как на грязного папика, не называл похабником, извращенцем. К тому же у них такое классное искусство. Вот я подумал: это и есть та самая любовь, дальше уж некуда… Лучше искусства и быть не может. Я даже заплакал — так меня разобрало, — На глазах у Ёхати показались слёзы, — На Земле это называется «трахаться» и считается чем-то постыдным, что нужно прятать от чужих глаз. Это неприличное, грязное, а то и преступное дело. Человека хватает полиция, люди смотрят на него как на прокажённого, если он просто нарисует или напишет что-нибудь про это. А уж на виду у людей… Тут и говорить не о чем. А здесь этим занимаются открыто, на улице, средь бела дня. Для человека это самое красивое и естественное занятие, поэтому получается настоящее искусство. Вот от чего я заплакал. Ведь если подумать, должно быть такое искусство. Это же само собой… Если его нет, что это за общество? Без искусства? Знаете, что я думал, смотря балет? Кто не понимает этой красоты — уже не человек. Если какой-нибудь землянин, глядя на этот балет, обзовёт его бесстыжим или неприличным, значит, он ни черта не смыслит ни в любви, ни в искусстве. Но на Земле почти все такие. От этого я заплакал ещё сильнее. У меня всё смешалось — горечь от того, что ко мне до сих пор относились как к неполноценному, жалость к людям на Земле, радость и волнение от того, что я увидел балет. Я прямо-таки завыл от этого всего, — По щекам Ёхати текли слёзы.

«Раз он с таким пылом об этом рассуждает, значит, его действительно до самого сердца проняло», — подумал я о Ёхати, который обычно не отличался многословием и едва мог два слова связать. Его волнение даже немного передалось мне.