Салка Валка - [56]

— Посмотри, правда красивые башмачки?

— Да на что смотреть? Все вы, мужчины, одинаковы. Эти же ботинки впору по крайней мере семилетнему ребенку.

— Семилетнему? — удивился и обиделся Стейнтор. — Неужто ты думаешь, что я могу купить своему ребенку ботинки, которые сразу же станут малы для него? Посмотри, это же замечательная пара башмаков. За границей только дети богачей ходят в таких. Даже у детей Йохана Богесена никогда не было такой обуви.

Из кухни послышались плач и всхлипыванья.

— Дорогая Лина, к чему плакать? Слезами горю не поможешь. Ты, может быть, думаешь, что все это время там, за границей, я жил припеваючи? Может быть, ты думаешь, что бедному чужеземцу там не житье, а раздолье? Нет, дорогая, здесь трудно, а там еще труднее. Посмотри-ка сюда, видишь? Меня ранили в грудь, но нож попал на ребро, он соскочил и располосовал грудь до самой подмышки. Хочешь, покажу тебе рубец на лопатке? Это случилось в Англии, когда меня придавило стволом дерева. Можешь удостовериться, что это так. Но это еще пустяки…

— Господи милостивый, Стейнтор! Как же ты мог меня покинуть! — простонала женщина сквозь слезы.

— Верный не тот, кто остается на месте. Самый верный тот, кто возвращается обратно.

— Ты, наверное, уже знаешь, что я помолвлена с Йокимом. Он купил мне кольцо. Ты никогда этого не делал. Ты мне никогда ничего не дарил, а только забрал то немногое, что у меня оставалось. Теперь я стала такая толстая, безобразная, что сама себя не узнаю.

— Когда в Англии я лежал в больнице, изувеченный с ног до головы после несчастного случая, приключившегося со мной, я дал два обещания тому, кто направляет нашу жизнь на земле; что если я выживу и опять стану нормальным человеком, то перво-наперво навсегда брошу пить и постараюсь искупить свою вину перед теми кого я покинул дома. И несмотря на страшную боль, я пытался выразить свои мысли и чувства в стихах. Ну, перестань плакать, послушай.

Глухим, монотонным голосом он принялся читать длинное стихотворение. Оно отчетливо доносилось до слуха Салки Валки:

Там, далеко, где седое соленое море,

Тянется отмель и виснут багровые зори,

Люди и чайки плачутся богу о горе,

Низенький домик стоит на крутом косогоре.

А в глубине небогатого этого дома

Бледная женщина мечется в тихой постели,

С нею мы были когда-то знакомы,

Мы, молодые, вместе любили и пели.

Бедная женщина тихо встает на рассвете,

Свищет за окнами бешеный северный ветер,

Любящий щели и дыры, а также заплаты

Бедных людей, что за труд не увидят награды.

Корм задает она овцам и хмурым коровам,

Крестится, хлев запирает тяжелым засовом

И зажигает светильник во имя господне —

Тускло мерцает коптящее пламя сегодня.

Перебирая соленую рыбу в корзине,

Всё вспоминает она о маленьком сыне —

Вдруг он проснется! — не ведая вовсе, не зная,

Что в это время и я про него вспоминаю.

Но тут в комнату вошла старая Стейнун, поздоровалась и стала разливать кофе.

Глава 19

В этот же день в Марарбуд заявился Юкки-скотовод. Он уселся на кухне, пил из блюдца кофе и грыз жженый сахар: оказывается, он услышал пароходные гудки и решил узнать, но приехал ли какой-нибудь любитель вмешиваться в чужие дела. На уме у него было значительно больше, чем он высказывал. Старая Стейнун принялась расспрашивать Юкки о погоде и о скоте в долине. Он бросал выразительные взгляды на свою возлюбленную, время от времени сморкался в руку, вытирал ее о носки, натянутые поверх брюк, брал новую понюшку.

— Ну что ж, мне некогда засиживаться здесь, — наконец сказал он. — Я должен спешить домой, чтобы присмотреть за скотиной.

Однако он не ушел, а продолжал сидеть, тяжело, с присвистом дыша.

— А шерсть здорово свалялась, Сигурлина, — заметил он после длительного раздумья.

— Не скажу, чтобы эта грубая шерсть была красива, — ответила ему невеста.

— Эта шерсть хороша только для рыбацких варежек, — сказал Юкки с ученой серьезностью. Наступило длительное молчание.

— Конечно, у нас в долине шерсть лучше, никто не станет отрицать этого, — сказал Юкки. — У овец, которые пасутся здесь на берегу, шерсть никогда не бывает такой мягкой.

— Вот как, — сухо отозвалась Сигурлина.

— Я не собираюсь охаивать ваших овец, — сказал Юкки извиняющимся тоном. — Часто мясо у них лучше и больший убойный вес, чем у овец долины. Корм-то их не сравнишь. Оно и понятно, ведь какое это подспорье — водоросли у берега, которыми, кстати, можно набивать и матрацы. И вообще они полезны в хозяйстве.

Сигурлина не отвечала.

— Но я ни за что не соглашусь, что мясо береговых овец вкуснее. Что и говорить, береговая овца — она и есть береговая.

— Просто ты боишься моря, — сказала Сигурлина.

Это не очень лестное замечание как-то невольно сорвалось с губ Сигурлины; так часто случается с женщинами, если мужчина им не совсем по нраву.

— Могу тебя заверить, что я гребу не хуже любого моряка, — сказал жених. — А может быть, и получше некоторых, которые возомнили о себе слишком много и разъезжают взад-вперед по свету, хотя пользы от этого никакой ни для себя, ни для других. Часто оказывается, что именно они не умоют держать весла в руках. Уж тебе-то по собственному опыту это должно быть хорошо известно.