Салават Юлаев - [47]

— Тебя, щенка! Своими руками отдам заводским командирам.

— Отдай! — весело сказал Салават, схватившись за рукоять кинжала. — Вот что для них!

— Салават! Салават!.. — испуганной горлицей стонала Амина.

И вдруг распахнулся полог — в кош ворвалась мать Салавата. Она была у жены муллы, болтала о всяческой чепухе уже не один час и могла бы сидеть там за чаем и сплетнями ещё, может быть, столько же времени, если бы прискакавший домой Кинзя не принёс радостной вести.

Не слушая мужа, она обняла дорогого, вновь рождённого сына, она ласкала его, гладила, причитала и приникала к нему… Амина — с одной стороны, мать — с другой, они не вызывали друг в друге ревности и неприязни. Делить его между собой было естественно для обеих, и у обеих в глазах было счастье…

Старик не выдержал.

— Ну, ну, повисли на малом! — сказал он строго. — Воды надо дать умыться ему да печку топить, варить… Иди-ка сюда, Салават, — позвал он по-деловому, как мужчина мужчину…

Оставив женщин заниматься хозяйством, Салават вышел к отцу.

— Садись, — указал Юлай на подушку. — Надо совет держать… — сказал он спокойно и положительно.

В кош вбежал брат Сулейман.

— Арума! — приветственно закричал Сулейман, тряся обе руки Салавата. — Вернулся!.. Ару, ару!..

Он держался восторженно, по-мальчишески, и Салават почувствовал себя старше его на несколько лет.

— Где был, говори скорей!.. Говорят, ты про новый закон слыхал?.. Когда новый закон? Скоро война? — сыпал вопросами Сулейман.

— Сайскан, кишкерма! — прикрикнул Юлай. — Сбегай за старшим братом, — велел он Сулейману.

Но Ракай вошёл сам.

— Салам-алейкум! — приветствовал он от порога строго и чинно.

В отличие от Сулеймана он был степенен, полон достоинства, толст и надут. И симпатии Салавата остались полностью на стороне среднего брата.

«Лучше сорока, чем сыч!» — подумал про себя Салават.

Юлай заговорил с сыновьями. Они уже знали о том, как вёл себя Салават перед толпою.

— Бухаир ускакал к себе, — сокрушённо вздохнув, сообщил Юлай главную причину своих опасений. — Писарь всё-таки он. Как знать, что начальству может сказать! Скажет, что ко мне сын воротился, что сын бунтовщицкие слова говорит, мятежные песни поёт у меня на дворе… Что делать?

— Придётся коней давать, деньги давать… — заметил Ракай.

— Много не надо, — сказал Сулейман. — Когда Нурали-старшина прислал тебе арабского стригуна, писарь глаз от него не мог отвести. Отдай аргамака и глотку ему заткнёшь. Подавится — будет молчать.

— Жалко конька, — причмокнув, сказал Юлай. — Молодой ещё и не кован…

— Я сам отведу его Бухаиру, — предложил Салават. — Писарь любит покорность. Приду к нему, приведу коня. У меня есть ещё и четыре новых подковы.

Юлай удивлённо взглянул на сына. Он не привык видеть в Салавате угодливость и покорность.

«Жизнь научила!» — подумал он. И странно — не ощутил никакой радости от того, что Салават оказался не так своеволен, не так горяч, как он ожидал. Ранняя мудрость и успокоение сына его не порадовали. Он промолчал.

— Отведи, — подтвердил за отца Ракай. — Сам отведёшь — лучше будет.

— Я бы ни за что не повёл! — воскликнул Сулейман. — Что он посмеет сделать? Салавата все любят… Салават песни поёт… Пусть Бухаир попробует натянуть лук Ш'гали-Ш'кмана!..

Салават, внутренне польщённый словами брата, скрыл честолюбивую усмешку.

— Мало жил, мало видел ты, Сулейман, — произнёс напыщенно Салават. — «Что знает живший долго? Знает лишь видивший многое!..»

Сулейман недоверчиво поглядел на него.

— Поседеешь на сорок лет раньше, если тебя послушать, — сказал он.

Порешили, что утром Салават доставит подарок писарю.

Оставшись вдвоём с Салаватом, Амина болтала без умолку.

Она рассказывала ему о себе, о том, как отец, мать и брат её убеждали, что Салават погиб, и уговаривали выйти замуж за другого, как один только толстый Кинзя оставался ему верен в каждый раз находил приметы того, что Салават возвратится домой. Он даже учил Амину гадать по стружкам, брошенным в реку, по камням и, наконец, научил наговору на дым от коры со скрипучей берёзы. После этого заклинания Салават должен был возвратиться во что бы то ни стало. Кинзя верил в это так же, как и Амина, свято и непреложно… И вот Салават возвратился…

От Амины Салават узнал о том, почему все так его слушали и заступились за него перед старшиной: он узнал, что разогнанные им рабочие больше уже не возвратились на место разрушенной стройки и не стали делать плотины.

Произошло ли это потому, что разведанные поблизости богатства недр обманули ожидания заводчиков, потому ли, что недра других участков оказались богаче, но то, что плотины не стали строить, заставило деревню считать Салавата своим избавителем, и, несмотря на его молодой возраст, он прослыл в своём юрте героем, он почти превратился в легенду, и его возвращение стало событием.

Салават был достаточно умён, чтобы это попять из беспорядочной болтовни Амины.

— Ты больше уже не уйдёшь, не уйдёшь, Салават? — дознавалась она. — Тебе больше не надо прятаться от солдат?..

— Как знать! Столько времени миновало. Собака лаять устанет, а волк ведь ходить не перестанет! Отец обещал всем начальникам подарить по кобыле и по две.