Саламина - [23]

Расчистка и выравнивание места, произведенные мной для нашего с Анной удобства, мало что значили сейчас при размещении в этом тесном пространстве шести человек.

Полночи я мучился в бреду. Мне представлялось, будто бы я существо гигантских размеров с острой чувствительностью, возлежащее головой и плечами на Скалистых горах, а спиной на Сьерра-Неваде. Икры мои опирались на Береговой хребет, а ступни — шел дождь — были в Тихом океане.

Не удивительно, что подсознательно, устраиваясь поудобнее, как это делается во сне, я ухитрился забраться на перину к Анне и что сонная Анна, стремясь лечь посвободнее, спихнула Иохана под капель, стекавшую с края палатки, и что утомленный Иохан продолжал спать как ни в чем не бывало. Не удивительно и то, что спавшие по другую сторону от меня Мартин, Петер и Нильс притиснулись ко мне, чтобы согреться. Боже мой! Мы должны были сгрудиться. Вы думаете, эти ребята привезли хоть что-нибудь, на чем спать или чем укрываться? Почти ничего. Детскую перинку для Анны и мешки для себя. Поэтому широкая, к счастью, шкура ламы, взятая мной для себя, стала одеялом для всех. Рыбаки очень устали, и не мудрено. Вши — оказалось, немного вшей у них есть — делали все, что могли, чтоб разбудить своих хозяев. Но тщетно. Храп спящих доказывал это, и еще как! Я не подозревал, что люди могут так храпеть во сне и оставаться в живых.

Что за ночь, полная звуков! Дождь, ветер. Хлопали полотнища палатки, шумели набегающие на берег волны. Периодически раздавались громовые удары раскалывающихся айсбергов, которые буря сгоняла в кучу на мелкие места. Царапанье почти до исступления чесавшихся людей. Они храпели, как в агонии. Храп начинался с высокого носового звука, снижался до горлового, усиливался, вызывал удушье, удушье разражалось приступом кашля. Все это происходило в темноте, в переполненной палатке и во мраке казалось еще ужаснее.

Мы с Анной лежали рядом, бок о бок, и не спали. Как дети в сказке, заблудившиеся в бурю в заколдованном лесу, мы прижались как можно теснее, обхватив друг друга руками. В конце концов я, должно быть, уснул.

На следующий день я спросил Анну:

— Неужели все гренландцы так отвратительно храпят по ночам?

— Может быть. Да ведь вы тоже спали, — ответила она.

Пять мужчин, одна женщина, сорок рыб. Рыбы должно хватить на два дня. Через два дня мы будем уже на обратном пути, зачем трудиться и ловить еще? Так, по-видимому, рассуждали гренландцы. Несомненно, они так настроились. И вот, хотя все предприятие было затеяно, чтобы наловить рыбы на зиму, рыбаки стали поедать улов. Они бродили по острову, собирали ягоды и спали. Я занимался рисованием, ел рыбу и ягоды, спал. В палатке было сыро, ноги мерзли. Отправляясь на рыбную ловлю, я взял с собой примус, уступив в последнюю минуту требованию компании, желавшей этого удобства, но я разрушил их намерения, захватив очень мало керосина. Мне хотелось прожить эти дни на гренландский лад. И мы, как истые гренландцы, обобществили наше телесное тепло, держась поближе друг к другу.

Все мужчины были в высшей степени внимательны к Анне, но вечером, когда мы сидели в палатке, она усаживалась между двумя лучшими местами. Эти почетные места предоставлялись Иохану и мне. А если случалось, что свободное место было только с одной стороны от Анны и его занимал Иохан, то он неизменно уступал мне место за небольшое вознаграждение в виде сигарет. Не такой был человек Иохан, чтобы упустить хоть малейшую возможность извлечь выгоду. Когда Иохан предложил мне жену в обмен на мою трубку, то этим только показал, как мало сделало христианство для изменения старинных воззрений людей его племени. Ему нравилась моя трубка.

— За эту трубку, — сказал он, — вы можете взять с собой Анну в горы и жить с ней сколько вам захочется.[8]

Можно сказать, довольно выгодное предложение, но я отклонил его, ссылаясь на особую привязанность к трубке. И он меня вполне понял.

Как чудесно, ритмично и гармонично пели эти люди! Как хорошо думается о драгоценностях, скрытых в темных океанских пещерах, о невиданных цветах, о фиалках у мшистых камней под аккомпанемент этой ночной музыки в пустыне! Взгляни, о боже, на северный мир, присмотрись внимательно. Пусть твое небесное око привыкнет к этой кромешной тьме, к ветру и дождю. Кромешная тьма? Нет, взгляни еще раз туда, где находится Гренландия. Видишь, вон бесконечная, извивающаяся, дрожащая светлая нить? Прибой? Он отмечает линию берега. За этой линией, за ее петлями и изгибами действительно тьма: это суша. Живут ли тут люди? Есть ли тут вообще жизнь? Посмотри еще раз внимательно — вон там, в темноте, что-то похожее на большой полуостров, вглядись! Мы, люди, испытывая свою веру, всматривались в даль, напрягая зрение, чтоб видеть бога. Мы всматривались в беззвездное небо, стараясь найти хоть какой-нибудь проблеск надежды, одну звезду. Смотри и ты! А, нашел? Да, он слаб этот свет сальной свечи в палатке. Ночь бурная. Свеча оплывает на ветру. Какие звуки! Ветер, рев прибоя на тысячемильном берегу. Это твой громкий глас, боже. Приклони ухо свое, как мы иногда приклоняем свое, чтобы услышать твой спокойный тихий голос. Наклонись к палатке и прислушайся. Слышишь? Песня! Она прекрасна. Слова непривычны для твоего воспитанного европейского слуха; мелодию ты знаешь. Ты любишь ее, господи. В этой пустыне она для тебя слаще, чем хоры соборов святого Петра и святого Павла. Что? Ты плачешь, господи? Понятно. Они действительно ближе к тебе, чем думают?