Саламина - [104]

Троллеман специально явился поговорить со мной на следующий день.

— Зал для танцев, — сказал он, — не может находиться здесь. Это противоречит закону.

— Какому закону? — осведомился я.

— Закону, изданному администрацией, который запрещает возводить какое-либо частное строение ближе чем на двадцать шагов от административного.

— А вблизи от какого здания находится зал для танцев? — снова спросил я с удивлением.

— А вот от этого склада, — указал он пальцем. — Вы не можете возводить здание танцевального зала там, где вы начали строить.

На том месте, куда показал Троллеман, стояло расползшееся древнее, сильно разрушенное строение, похожее на дом пещерного человека, если у него был дом. Путешественник мог подумать, что это обломок восемнадцатого века. Низкие, осевшие, готовые развалиться покатые стены из дерна окружали клочок земли. Неструганые доски, образующие крышу, провисали. Живописная старая развалина или оскорбляющее взор грязное пятно, как вам будет угодно. В этой постройке еще продолжали хранить бочки с жиром. Она была под стать бондарной. Около склада, ближе чем в двадцати шагах, нарушая закон, стояли дома Рудольфа и Ионаса. Дом Иохана Ланге простоял десять лет на том месте, где мы сейчас начали строить. По-видимому, раньше никому не приходило в голову, что этот старый сарай — здание; никому — до Троллемана. Народ заговорил об этом и со свойственной гренландцам мягкостью желал Троллеману лопнуть. «Подождем, — подумал я, — а потом пойдем к управляющему».

Но в мае… Поговорим лучше о другом. Это случилось в полночь.

Старый Эмануэль, гордый и могучий внук ангакока, все еще ходил на охоту. Весной он молодел и охотился вместе с самыми лучшими охотниками. Если можно было передвигаться по льду, Эмануэль первым отправлялся на лед и последним покидал его весной. И вот примерно в то самое время, когда мы блуждали в тумане, Эмануэль вместе с молодым спутником выехал на санях охотиться на тюленя близ Свартенхука. Через день или два после его отъезда задул сильный восточный ветер; изъеденный теплом лед оторвало от берега на протяжении многих миль и понесло в открытое море. Со слабой надеждой отыскать какой-нибудь след Эмануэля и его спутника-юноши люди обыскали кромку льда и берег у Свартенхука. Бесплодные поиски подтвердили опасения: замечательный старик и юноша пропали.

В это время в Игдлорсуите гостил хороший художник, даровитый резчик по кости, начитанный, культурный, очаровательный уманакский пастор — гренландец Отто Розинг. Я пошел к нему, поговорил о трагической гибели Эмануэля и спросил, будет ли мне разрешено поставить в его память крест на кладбище.

— Будет, — сказал он и поблагодарил меня. Я сделал на бумаге эскиз креста.

— Восемь дней прошло, как он уехал, — сказал кто-то за столом в день рождения. Мы подняли бокалы, выпили.

— В память Эмануэля.

Как раз в полночь вошел Тобиас, наш мальчик, помогавший по хозяйству.

— Эмануэль вернулся, — сказал он.

Когда этот старый язычник Эмануэль вошел — мы, разумеется, за ним послали, — он скалил зубы до ушей.

— Держи, Эмануэль, — сказал я, — наливай из своей, — и поставил перед ним бутылку рому. На следующий день он чувствовал себя отлично. Я показал эскиз креста, сделанный мною. Эскиз ему понравился.

Соблазнившись не то крестом на кладбище, не то бутылкой рому, Эмануэль запряг собак и снова уехал на охоту. С ним ничего не случилось, он вернулся через три дня. Я сам налил ему рому — рюмочку. Мы скупо раздаем наши земные радости, так же как они там на небе — свои небесные.

V Шарлотта умирает

Только один человек умер на нашем острове за прошлую осень и зиму: умерла старая женщина, давно болевшая туберкулезом. Что смерть ее близка, знали все, и все же, когда в морозный мрачный январский день появилась кучка темных фигур, шедших через снежное поле к церкви, и я, подойдя к ним, увидел, что они несут гроб, меня это потрясло. Час тому назад она была жива; за час пребывания в покойницкой, в этом сарае, она превратится в льдышку. На севере у смерти крепкие объятия.

Здесь привыкли к смерти. Гренландцы привыкли охотиться, жить рядом со смертью. Смерть постучалась в дверь? Да, она вместе с ними на постели. Они знают ее в лицо и привыкли к нему. В 1860 году (других цифр у меня под рукой нет) 42 % населения Гренландии составляли лица моложе 15 лет; 55 % были в возрасте от 15 до 60 лет; 2 % — старше шестидесяти; возраст одного процента неизвестен. Если бы скорбь по умершим продолжалась долго, то все население Гренландии умерло бы от нее.

Старая Шарлотта, мать Олаби, пережила еще один период темноты и снова вступила в светлое время, но силы быстро покидали ее. В один из вечеров в начале июня старое сердце ее забилось с перебоями, остановилось. Еще один обломок прошлого исчез.

В Гренландии похороны — это целое событие. В церкви полно народу. В проходе на двух козлах стоят погребальные носилки, на них наспех сколоченный ящик — гроб. Крышка гроба снята. Под белым покрывалом лежит все, что осталось от старой Шарлотты, скрюченное, очень маленькое тело. По окончании обряда погребальные носилки выносят на улицу и ставят на землю. Кругом народ; сейчас все будут смотреть на Шарлотту. Покрывало откидывают. Взрослые, дети — все толпятся, стараясь заглянуть в гроб. Страшное зрелище — оскаленное лицо Шарлотты. Тишина. Даже Олаби, который стоит рядом в слезах, опустив голову, не издает ни звука. Его ждут. Олаби делает шаг, не отрываясь долго и серьезно смотрит на останки единственной женщины, которая любила его. Он наклоняется и кладет на грудь матери маленький букетик бумажных цветов. Когда Олаби отходит, гроб накрывают крышкой и наглухо прибивают ее гвоздями.