Саладин, благородный герой ислама - [3]

Для Саладина нет ничего, что нельзя разрешить в рамках высшего Закона. Но именно эти рамки сковывают его экспансию. Отвоевывая у христиан мусульманские земли, он только восстанавливает справедливость, но при этом не стремится захватить новые территории, находящиеся под властью христиан. Убивая Рено де Шатильона и милуя Рено Сидонского, он точно так же осуществляет акт справедливости, в первом случае наказывая рыцаря за его глумление над основами веры, а во втором — милуя очаровательного обманщика за его уважение и интерес к исламу. Все, что делает Саладин, есть чистый ислам без примеси низкой корысти или бессмысленной жестокости. Аналогичным образом ведут себя и восточные христиане, живущие на землях Сирии и Палестины. Они тоже подчиняются Закону, соблюдают договора и живут в мире с мусульманами. Но совершенно иное — крестоносцы-франки. Это невежественные авантюристы, грубые, вероломные и жестокие, которые ищут приключений на Святой Земле. Они не следуют Закону, потому что не знают его (за них все знает папа и ведущие их пастыри). Они не отличаются утонченностью манер, потому что всю жизнь проводят в походах и не читают книг. Они способны на самый гнусный разврат, на самые дерзкие, оскорбительные выходки. Они не знают пути, которым идут, они больны видениями, которые еще больше распаляют их фанатизм.

Ислам эпохи Саладина — это уже старая, высокоразвитая культура со своими традициями, цитатами и литературными контекстами. У франков нет ничего, кроме желания денег, власти и славы. Но в этом и их сила. Они идут в неведомое, стремятся к новому и готовы не возвращаться назад, потому что мир позади не имеет для них большой цены. Их путешествие — большая прогулка в инобытие, может быть, даже в некое преддверие будущего рая. Такова цивилизация западных христиан. Ведомые авантюрным духом, они не хотят возвращаться домой. В дальнем походе заканчивается их война и начинается другая жизнь. Воины влюбляются, обзаводятся семьями, затем часть из них навеки поселяется в обетованной стране, а другая часть привозит семьи в родовой замок. У мусульман рыцари Европы в конце концов научаются благородству, а деликатность восточного человека превращается у них в этикет. С этими новыми качествами они вступают в новые крестовые походы. Ислам отступает перед их слепым натиском и желанием иного, потому что воин ислама не может пойти «туда не знаю куда». Он хотел бы заключить весь мир в рамки разумных и понятных законов. Мусульманин выполняет предписанное, изучает представимое и ждет обещанного. Не потому ли, благородный и строгий, он проигрывает битву за будущее вероломному и хаотичному католику, который сам не знает, чего пожелает его левая нога?

Книга А. Шамдора провоцирует читателя на самостоятельные размышления об идеалах ислама и христианства. Чтобы понять мусульманина и добиться его расположения, следует говорить на понятном ему языке Закона, цитируя Коран, сунну и благочестивые стихи. Чтобы понять европейского христианина, нужно всей душой устремиться в мир его фантазии о прекрасном будущем и последовать за ним в неизведанные дали — будь то дали познания или искусства. Продолжить эти размышления о дилемме закона и благодати мы предоставляем тому, кто держит книгу о Саладине в своих руках.

В. В. Емельянов

Глава I Великие потрясения мусульманского мира накануне крестовых походов

И, единственного, отдельно

Я заметил Саладина.

Данте

В VII и VIII веках христианской эры бурный рост ислама потряс Старый Свет, и арабский мир пережил блистательный период территориальной и религиозной экспансии, сильного влияния в области наук и искусств. Это был золотой век арабской истории, непрерывный праздник. Мечта современных социалистов находиться на содержании у государства была реализована. Погрозив Европе, исламский мир успокоился. И скоро в огромной мусульманской массе, внезапно появившейся в мировой истории в критический момент для Запада, потрясенной сарацинским и славянским нашествиями, династическими соперничествами и византийским кризисом IX века, среди фанатиков — приверженцев ста четырнадцати сур Корана — кратких и непонятных, которые могли быть по-разному истолкованы, — не замедлили появиться очаги волнения, вызывавшие беспокойство европейцев. Пророк сказал: «Разнообразие взглядов есть милосердие Аллаха». Это изречение могло не смущать самых строгих мусульман, и оно объясняет нам, если не прельщаться мнимым величием ислама, разнообразие ортодоксальных учений, их разветвление, их соперничество во имя привлечения к себе сторонников. Последствия глубокой нестабильности духовных сил ислама должны были неизбежно нарушить временное единство мусульманского мира, который никогда не имел — подчеркиваем — ни имперской традиции, ни аристократии, ни элит, без которых не может быть и речи о том, чтобы инспирировать и поддерживать государственную политику. Острые догматические споры подвергли опасности существование центральной власти, законность которой оспаривали по всякому поводу. Халифы, наместники Пророка, конечно, очень не хотели лишиться своей власти в пользу реформистских сект, находящихся беспрерывно в состоянии открытого мятежа против них. Вот почему они прибегали к помощи иностранцев, чтобы сохранить свою власть, защитить свои дворцы и гаремы, подавить народные мятежи, старательно поддерживаемые духовенством. Находясь под угрозой, они заменили турецкими наемниками или африканскими рабами непоседливых, но преданных бедуинов, предки которых, будучи простыми погонщиками верблюдов, и основали исламскую империю. С этих пор и начинают разворачиваться трагические события. Наемники, призванные халифами, спустились в засушливые плоскогорья родной для них Малой Азии, счастливые оттого, что могут предложить свои услуги блистательным владыкам Багдада или Дамаска, окруженным множеством поэтов и эмиров. Эти люди Севера, «эти пастухи баранов, — пишет Абу Дауд, — которые разводили нищету в своих деревнях, эти бродяги», стойкие на поле битвы, схватывающие с полуслова смысл самых скверных дел, расторопные и молчаливые слуги, были очень рады жить отныне в комфорте под защитой сильных мира сего и играть главную роль в трагикомедиях гарема. Поэтому они во множестве откликнулись на неосмотрительный призыв халифов, и поступили так же, как когда-то варвары, бросившие без зазрения совести свои бродячие и изголодавшиеся племена, чтобы бежать защищать границы Рима и погубить империю, которая приняла их. Новоявленные силы рано осознали постоянную слабость власти, которую они должны были защищать, и вскоре вспомогательные турецкие войска заменили своих находящихся в упадке владык на троне потомков Пророка. Горстка из них, мчась день и ночь на восток, подарила исламу Индию. Остальные заняли западные провинции Персии. Повсюду торжествовали бывшие главари банд и авантюристы, ставшие министрами. Конституционная анархия халифата, непрерывные войны, объявлявшиеся друг другу крупными феодалами второстепенных султанатов, численность феодов, которые, как и в феодальной Европе того же времени, угрожали законной власти, постоянное столкновение местных интересов, непрекращающийся грабеж бедуинов, пестрота населения — все эти первопричины неустойчивости с лихвой способствовали надеждам прибывших с севера честолюбивых и жестоких горцев. И неожиданным следствием всего этого явилось то, что эти авантюристы, желая навязать в эпоху крестовых походов более кровавые войны, вызовут своими бесчинствами такое осуждение, что весь христианский мир возьмется за оружие, чтобы заставить растленных турками мусульман уважать соглашения Карла Великого и Харуна ар-Рашида, которые сохраняли привилегии христианских общин франкской Сирии.