Сакральная связь. Антология мистики - [79]

Женщина повернулась и бросилась прочь. Луциан кинулся вслед. Они очутились среди неведомых ночных полей – женщина бежала, а Луциан преследовал ее из долины в долину, от одной ограды к другой. Наконец он настиг ее и бросился к ней со своими грубыми ласками. Потом они пошли назад – праздновать ведьмовскую свадьбу. Они вошли в густую чащобу и скрылись в языках пламени – вечного и ненасытного. Они терзались и терзали друг друга на глазах тысяч и тысяч обступивших их зевак, и их страсть росла и поднималась ввысь с черными языками костра.

На улице, подобно морской буре, грохотал дождь, с заунывным пронзительным воем проносился буйный ветер, удар молнии расколол и испепелил старый вяз. Грохот бури доносился невнятным шорохом – словно папоротник сухо шелестел под летним ветерком. Молчание поглотило Луциана.

Морис Ренар

Христианская легенда об Актеоне [38]

Посвящается Полю Дюка [39]

Во времена, когда Творец был предан забвению, люди поклонялись тому, что не могли постичь. Особым могуществом они наделяли светила, из коих более других почитали Солнце и Луну. А чтобы стать ближе к своим божествам, поправ заветы Иеговы, о котором никто уже не вспоминал, люди возвели множество великолепных храмов, где новые идолы представали перед толпой в виде статуй юношей и девушек, что делало общение с ними более доступным. Так и получилось, что ложные боги оказались похожими на Единственного, ибо Элохим [40] создал человека по образу и подобию своему. И Луне – жене Солнца – поклонялись, придав ее статуе облик молодой женщины. И на языках различных народов было дано ей столько имен, сколько царств почитало ее своей повелительницей. По-разному нареченная, украшенная соответствующими символами, она везде слыла богиней девственниц, защитницей рожениц, хранительницей кораблей, бороздящих в ночи морские просторы, и покровительницей охотников. Юные римлянки именовали ее Дианой [41]и, дабы походить на свою богиню, стягивали талию поясами. Карфагенские девушки, чьи ноги были сплетены на щиколотках цепочками, опуская взгляд долу, молились Танит[42]. Жены фараонов, оглашавшие гулкие своды громоздких дворцов громкими воплями мучительных родов, взывали к Изиде[43]. Матросы и гребцы на тирских галерах темными ночами воспевали в песнях и гимнах Астарту [44]… Поклонялся Луне и принц Актеон, который, будучи греком и охотником, именовал ее Артемидой. Но в силу своего восторженного воображения он умудрялся видеть чудеса даже в самых обыденных вещах. Основываясь на болтовне кормилиц, принц уверовал в то, что его матерью была не царственная супруга отца, а соблазнившая Аристея сладкоголосая нимфа Сирена. Притча, согласно которой его дед Кадм Беотийский, посеяв зубы дракона, пожал воинов, также не вызывала у Актеона сомнений – он искренне считал ее правдивой. Из-за столь безграничной веры принца в чудеса, когда умер его старый учитель Хирон, стоило большого труда внушить ему, что при жизни тот не был кентавром. Неудивительно, что, увидев очеловеченные изображения идолов, сей романтичный мечтательный юноша воспринял их как истинный лик бессмертных богов и решил, что, подобно смертным людям, они тоже обитают на земле. С тех пор Актеон стал находить следы сатиров на звериных тропах, а в хаотичном движении трепетавших на ветру гибких веток деревьев видел тайные жесты дриад. Таким же образом он силой воображения оживлял и других представителей пантеона язычников, перевидав их всех. Они являлись пред его благосклонным взором то в освещенном молнией олимпийском профиле какой-нибудь тучи, то в обрамленной пеной морской волне, напоминающей лицо бородатого человека. В итоге он повстречал (или ему казалось, что повстречал) всех богов и богинь, кроме одной – покровительницы охотников Артемиды. Разделяя бытовавшие в то время заблуждения, он верил, что эта стыдливая скромница с полумесяцем на голове скрывается где-то со своими нимфами от фривольных взглядов людей. И хотя Элохим, дабы предостеречь его, посылал ему тайные знаки, Актеон решил во что бы то ни стало выследить призрачную девственницу. Когда он охотился на диких зверей, проводя за этим занятием дни и ночи, то подстерегал не только кабанов или рысей. Как-то вечером Актеон и его друзья, вооруженные кто рогатиной, кто луком, медленно шли по лесистому ущелью вдоль берега ручья, возвращаясь с охоты домой. Впереди на носилках из ветвей несли туши убитых зверей – медведя и трех кабанов; собаки, спущенные со своры, высунув языки, устало плелись следом. Актеон, которому не посчастливилось в тот день убить зверя либо увидеть богиню, был мрачен и двигался словно бы нехотя, еле волоча ноги. В глубоком ущелье царил мрак, только бледные силуэты берез, как бы впитавших в себя лунный свет, выделялись на фоне темного леса, напоминая фосфоресцирующие колонны. Вдруг в бурных водах ручья промелькнула серебристая рыба – точно луч лунного света, прорвавшийся сквозь тучи. Лицо юного принца разгладилось. Кто-то даже расслышал восторженный возглас, сорвавшийся с его губ. На повороте тропинки Актеон шепотом велел всем остановиться и замолчать. Друзья и слуги замерли на месте, во взглядах, обращенных к принцу, сквозил немой вопрос. Даже собаки притихли, насторожив уши. «Артемида…» – прошептал принц, показывая рукой на изгиб ручейка. Но, устремив туда взоры, его спутники увидели лишь обычный белесый туман, который, клубясь, лениво стелился над водой на синем фоне леса. В какой-то момент по прихоти легкого бриза зыбкие очертания тумана, казалось, обрели форму, смутно напомнив группу купальщиц. Но тут же новый каприз ветерка развеял эту идиллическую картину. Однако в те времена вера в сверхъестественное была настолько глубока, что в свите Актеона нашлось несколько сбившихся с пути истины безумцев, которые, разделяя его заблуждения, с готовностью повторили за ним: «Артемида!» И все они были убеждены, что действительно видели ее в окружении купающихся нимф. Пока спутники принца восхищенно и почтительно взирали на то, что осталось от навеянного туманом образа, собаки с громким лаем внезапно бросились преследовать кого-то. Оглянувшись, охотники и слуги обнаружили, что принц исчез, а вдали обезумевшие псы гонятся за огромным оленем с ветвистыми рогами, который появился невесть откуда и теперь, спасаясь от погони, мчался неизвестно куда. Конечно же все решили, что Актеон был превращен в оленя. В этом никто не сомневался, даже те, для кого Артемида не являлась объектом поклонения. Теперь в ее существование и в ее могущество уверовали все – вон как стыдливая богиня умеет больно мстить своим недостаточно скромным поклонникам! Охваченные смятением охотники на какое-то время буквально оцепенели, пока один из них, придя в себя, не закричал, что нужно остановить собак. Нетрудно было сообразить, какая страшная участь грозит оленю-Актеону, если собаки догонят его, и все бросились в лес, оглашая темноту громкими воплями. Увы, слишком долго они пытались осмыслить произошедшее, и драгоценное время было упущено: собаки настигли свою жертву, о чем возвестили донесшиеся из чащи звуки. Дальнейшее преследование уже ничего не могло изменить. В безысходном отчаянии запыхавшиеся охотники остановились. Их переполнял непередаваемый ужас. Одни, не выдержав душевных мук, бросились на землю; другие, шатаясь и спотыкаясь, как пьяные, неосознанно еще продолжали идти; кто-то плакал, опустившись на колени, и, периодически ударяя себя кулаком по голове, пытался изгнать страшные мысли; кто-то душераздирающе кричал, стараясь заглушить шум травли; кто-то судорожно зажимал уши. Собак, когда те вернулись с кровью на губах и шерстью на клыках, они застрелили из луков. Луна ярко освещала их обратный путь. Они утверждали, что она была кроваво-красного цвета. Но если и так, то пурпурный наряд богини, скорее всего, стал следствием какого-то атмосферного явления и никоим образом не символизировал оскорбленное целомудрие или негодование. Во всяком случае, с кровью Актеона это никак не было связано. Артемида – плод воображения сбившихся с пути истины умов – не принимала участия в произошедшем, да к тому же и принц вовсе не умер. В действительности за всем стоял вездесущий и всезнающий Иегова. Его печалило пагубное сумасбродство Актеона, которое было слишком заразительно для остальных, и, дабы покарать отступника, Он заключил принца в тело быстроногого оленя. Но так как собаки уже бросились в погоню, Он сбил их со следа, направив за другой жертвой, в чьей крови они и были испачканы. На оленя-Актеона Всемогущий имел более далеко идущие планы и готовил ему более возвышенную участь. В темном лесу, окутанном мраком ночи, Актеон уловил еле слышный голос, который, казалось, звучал прямо у него в голове. Это с ним говорил Элохим. «Ты будешь жить жизнью зверя, – сказал таинственный собеседник, – пока не падут ложные боги и охотники не перестанут поклоняться Артемиде как своей покровительнице». Однако Актеон толком не понял, что происходит, поскольку об Иегове знал лишь то, что так звали бога какого-то далекого народа. Но даже если бы ему было известно о Создателе больше, он вряд ли сумел бы сообразить, в чем дело, ведь Элохим привык общаться с людьми из глубин их сознания, не называя себя, что может сбить с толку любого. Слова Всемогущего он принял за собственные мысли, удивившись, насколько они туманны и неуместны. Но эхо этих слов не умолкло, оставив след в его душе, и, даже будучи зверем, он постоянно ощущал неразрывную связь своей судьбы с чем-то великим и таинственным. Впрочем, до осуществления его предназначения было еще очень далеко. Поначалу олень-Актеон ничем не отличался от других одиноких оленей, которым не свойственно призывным гласом оглашать на закате окрестности, за которыми не идут следом грациозные стада самок и павлинов. Дни его протекали размеренно и однообразно. Он мирно щипал траву, питался листьями деревьев и, утоляя жажду у источников, наблюдал в зеркальной поверхности воды, как с течением лет рога его разветвляются все больше и больше. Каждый год он ранней весной сбрасывал их, а к осени они опять отрастали, и каждый год он тер о стволы деревьев все новые и новые отростки. Шло время. Из быстроногого оленя он превратился в могучего патриарха лесов, а потом совсем постарел, так что шерсть его стала совершенно белой. Но, даже достигнув возраста, в котором олени умирают, он продолжал жить. Члены его не утратили гибкости, глаза не потеряли остроты зрения и слух остался таким же чутким. Бремя огромных ветвистых рогов не тяготило его; между тем каждую зиму появлялся новый отросток, чего прежде ни с кем еще не бывало. Рассказ дровосеков о гигантском белом олене с невероятно ветвистыми рогами раззадорил охотников. Начались облавы. Актеону пришлось покинуть обжитые места, но и в новых краях его образ жизни остался неизменным. В конце концов он достиг возраста, в котором умирают люди, однако по-прежнему продолжал жить. Где бы он ни пытался осесть, молва о нем неизменно привлекала к нему внимание, постоянно вынуждая его бежать. Сменялись поколения людей, а он все так же кочевал из леса в лес, ибо, обретя пристанище, каждый раз был вынужден снова спасаться бегством. Встречались ему леса с широкими, как в парках, просеками, куда беспрепятственно проникало солнце, играющее на листве деревьев; он предпочитал им поляны, скрытые куполом густых ветвей, где всегда было свежо, тихо и мглисто. Актеон терся рогами о стволы одинаково пригодных для этого деревьев, не видя между ними особых различий, но случалось, что во время своих бесконечных скитаний он оказывался в давно покинутых местах и неожиданно для самого себя узнавал в старых мощных столетних дубах молодые деревца из прежней своей жизни. Время утратило значение для Актеона. Он достиг того возраста, в котором умирают деревья, однако по-прежнему продолжал жить. Там, в Греции, правнуки его племянников были уже старцами. Те, кто охотился за ним теперь, говорили на незнакомом языке и носили странные одежды. Много перемен произошло на свете за годы его бесконечных скитаний, но он не знал, чем вызваны эти перемены – временем или пространством. Ибо, спасаясь от преследовавших его охотников – то пеших, то конных, – он постоянно куда-то мчался под лай охотничьих собак или тявканье дворняжек, сопровождаемый сигналами сначала рога буйвола, потом рога из слоновой кости и наконец медной трубы. Он слышал за собой свист дротиков и стрел, пущенных из луков, а позже из арбалетов. Крики ловчих также менялись соответственно эпохе и стране: одни напоминали ему воинственный клич, другие походили на звериный рев. Его заманивали в западни. Он попадал в них и, падая на дно ямы, ломал рычаги и пружины захлопывающих устройств. Хижины охотников удивляли его. Но, как бы там ни было, он выходил невредимым из величайших опасностей, и вместо добычи раздосадованные люди довольствовались лишь нереально огромными следами его по-прежнему быстрых ног, оставленными то на песке, то на снегу. Ибо Господь предназначал ему другую участь. С каждым днем, с каждым годом и веком Актеон осознавал это все яснее и яснее. Отдыхал ли он под сенью сплетенных ветвей деревьев, мчался ли по широкой просеке, спасаясь от собак и задыхаясь от быстрого бега, роковые слова неумолчно звучали в его ушах, не давая отдыха и усиливая тревогу: «Ты будешь жить жизнью зверя, пока не падут ложные боги и охотники не перестанут поклоняться Артемиде…» О да! Артемида! Актеон больше не верил в ее существование, а также понял, что пророчество сбудется слово в слово, ибо две трети его уже сбылись: живя жизнью зверя, он, наверное, пережил уже даже возраст, в котором умирают боги. Предчувствуя агонию богини, Актеон, когда ему удавалось подойти к людям поближе, начал присматриваться к ним, стремясь найти в их поступках доказательство отречения от былых богов, что сулило ему скорое освобождение. Однажды он увидел бродяг, которых принял за беглецов: они спешно пробирались сквозь кустарники; на их уставших лицах лихорадочным пламенем горели глаза, обращенные к небесам; уста их шептали мольбы. Тот, что выбился из сил больше остальных, с любовью прикладывал к губам две сложенные крест-накрест веточки, и с каждым поцелуем силы его прибавлялись, как от целительного снадобья или глотка меда. В другой раз, бродя на заре по развалинам покинутого города, Актеон увидел заброшенный храм Артемиды. Храм был почти полностью разрушен, сохранились только колонны входа да фронтон с обвалившимся тимпаном. На фоне розовых небес казалось, что солнце выглядывает из гигантского треугольника. Эта картина произвела сильное впечатление на принца, ибо когда Феб поднялся повыше, его закрыло облако, имевшее форму креста. Подчиняясь чьей-то неведомой, но неодолимой воле, Актеон обернулся, чтобы взглянуть на запад: там неподвижно висела призрачная, бледная луна, которую как будто изгонял с неба застывший в полете голубь. Весьма красноречивая символика. Затем белый олень встретил на своем пути человеческие жилища, разбросанные по лесной поляне. На каждом из них красовался крест, и перед такими же крестами, сколоченными из досок, преклоняли колени люди в одеждах из грубой шерстяной материи и подпоясанные веревками. Только на этих крестах было прибито гвоздями изображение человеческой фигуры с терновым венком на голове. Актеон все больше убеждался в том, что на земле воцарился крест. Он не задумывался над странной формой объекта поклонения людей, а, будучи язычником, просто предположил, что это символ вечной и всеобъемлющей геометрии. Для него было важно другое – то, что он ощутил неразрывную связь между увиденным и словами, которые постоянно звучали в его душе. Это вселяло надежду на скорое освобождение. И Актеон с радостью благословил крест, приняв новую религию, ибо ревностное поклонение Луне принесло ему лишь невзгоды и преследования, коими он был уже вконец измучен. Но травля заколдованного оленя не прекратилась и однажды была особенно ожесточенной – погоня продолжалась три дня и три ночи. Ни разу еще до той поры охотники и собаки не доводили оленя-Актеона до такого истощения. За ним охотились, как за хищным зверем. Его преследовали по пятам, не отставая ни на шаг. Против настойчивости охотников были бессильны все его хитрости. Ничего не помогало: ни то, что он, смешавшись со стадами, с помощью своих могучих рогов выталкивал похожих на него оленей, подставляя их охотникам вместо себя; ни то, что он путал следы, часами убегая от преследователей по воде окрестных ручьев и речушек. Ужасный шум погони слышался все ближе и ближе. И когда наступил вечер третьего дня охоты, Актеон первый раз в жизни почувствовал, что у него почти не осталось сил, и, подчиняясь инстинктам, нашел походящий пруд, в котором мог бы положить конец своему земному существованию. Но, войдя в воду, принц остановился, ибо заключенная в его звериной оболочке человеческая душа дала о себе знать, и он заплакал горькими слезами. Никогда прежде ни один олень не проливал слез; однако с тех пор, в память о его муках, олени, подобно людям, стали плакать в свой смертный час. Актеон приготовился принять неизбежное. Первой появилась из кустов бегущая по следу ищейка, за ней – гончие, а за ними – и вся остальная свора. Актеон презрительно смотрел на них с высоты своего огромного роста. При виде его собаки, расположившись полукругом в воде, замерли на месте неподвижно и безмолвно. Когда к пруду прискакал передовой отряд охотников, всадники вместе с лошадьми также застыли как вкопанные, кто с рожком у рта, кто с натянутым луком, но ни звука не раздалось и ни одна тетива не дрогнула. Ибо загнанный зверь, озаренный лучами заходящего солнца, казался на фоне вечернего неба сказочным исполином, поражавшим своими размерами, снежно-белым цветом и гордым видом, который придавали ему невероятно разросшиеся рога. Вдруг звенящую тишину нарушил треск раздвигаемых кустарников, потом раздалось лошадиное ржание, сопровождаемое звоном оружия, и на примыкавшую к пруду опушку леса выехал Главный Охотник. Похоже, только его одного не потрясла открывшаяся перед ним картина: он прикрикнул на собак, высказал несколько едких замечаний в адрес остальных охотников и протянул руку к своему колчану. В это мгновение Актеон почувствовал, что над его головой прямо в разветвлении рогов словно что-то горит, озаряя вечерние сумерки. Он наклонился к воде и увидел в отражении огненный крест, венчающий его голову. И это было последнее, что он увидел, ибо олень-Актеон упал, потеряв сознание. Умирая, он понял, что пророчество сбылось слово в слово и что ни один охотник теперь не будет считать своей покровительницей Артемиду, которой поклонялись предки… Когда Главный Охотник преклонил колени перед его бездыханным телом, он уже расстался с жизнью и не мог узнать об этом, как и о том, что Главным Охотником был граф Губерт, который впоследствии стал епископом Льежским – и святым