Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке) - [21]

, которые лежат там якобы на поверхности земли, что страстно жаждал увидеть собственными глазами эту удивительную местность, уже давно вызывавшую интерес европейских географов. Уже 3 мая, когда мы находились в пути шесть часов, местность не только выровнялась, но и, наоборот, начала понижаться, а песок стал таким глубоким, что в нем не держался датерам (втыкаемый в землю кол, к которому привязывают путы лошадей). Мы дошли в этот день до границы между Канемом и Эгеи, которая здесь обозначена одинокой, издали заметной акацией сайяль. Начиная отсюда уклон почвы сделался еще заметнее, и на следующий день (4 мая) в течение двенадцатичасового перехода мы время от времени спускались по террасоподобным ступеням местности в обширную низину. Глубокий верхний песчаный слой нередко отсутствовал, так что вся местность оказалась расчлененной впадинами, напоминавшими желоба, в которых обнажалась лежащая под песком глиняная почва, усеянная рыбьими позвонками, позднее встречавшимися в еще больших количествах.

Когда нас отделяло от цели еще четыре часа пути, я с огорчением заметил, что мой туарегский верблюд теряет силы. С поразительной энергией, присущей этой благородной породе, бедное создание еще несколько часов боролось с усталостью; однако его шаги становились все короче и короче, расстояние между ним и его собратьями все увеличивалось, и наконец он улегся на землю со свойственной этим животным решимостью, чтобы больше уже не встать. Хазаз переложил на одного из своих верблюдов его поклажу, а с ним остался один из его рабов, чтобы, дав ему отдохнуть, попытаться налегке привести бедное животное. В это время с высоты одного холма мы увидели в восточной стороне темную полоску растительности, которая резко выделялась на светлом фоне обширной равнины. Она простиралась с северо-запада на юго-восток вплоть до стоянки Саладо (название даза), или Солаль (арабское наименование).

К западу от нашего лагеря находились четыре колодца. Все они оказались засыпанными до краев. Несмотря на усталость, вызванную длительным переходом, их тотчас же принялись раскапывать. Вскоре почва стала влажной, и на глубине трех метров с северо-западной стороны в колодец хлынула вода, которая через мгновение дошла землекопу до груди, так что его пришлось поспешно поднять наверх. Тем самым, по-видимому, подтверждалось предположение арабов о подземной реке, протекающей от Эгеи. Вода, как и в большинстве колодцев этой местности, богата слабительными солями и именно поэтому высоко ценится кочевниками. Ее употребление расценивается как целительное, очищающее кровь лечение и вызывает у верблюдов превосходный аппетит, вследствие чего они приобретают на прекрасных пастбищах Эгеи большую физическую силу и здоровье. Увиденная нами издали полоска растительности состояла преимущественно из кустарника суэда, тогда как сивак, который, должно быть, преобладал в других местах долины, был представлен лишь отдельными кустами. Песок здесь тонкий, зыбучий и высоко ценится теми, кто периодически посещает Эгеи. Останавливающиеся там даза тотчас же снимают штаны, так как убеждены, что благодаря непосредственному соприкосновению с песком станут нечувствительны к голоду и жажде; арабы, подобно даза, превозносят очищающее свойство песка и утверждают, что ни у кого в Эгеи вообще нет нужды стирать свою одежду.

Пастбища в этой обширной долине принадлежали сначала племени джагада, или мусу, из Борку, которых также называют насода, т. е. люди Оды — по имени их прославленного вождя. Однако их историческое право не запрещает арабам и их союзникам-даза из Канема ежегодно, хотя и на короткое время, пригонять туда своих верблюдов, в какой-то степени ради лечения водой из колодцев. Другие племена, находящиеся в хороших отношениях с джагада, порой тоже появляются здесь, так что уже в древности эти пастбища нередко становились целью грабительских набегов. Здесь в начале своего перемещения на юг улед-солиман захватили у даза большинство их верблюдов; здесь же, в свою очередь, они чаще всего подвергались нападению туарегов и жителей Вадаи.

К вечеру все еще не вернулся Барка, тот раб-бидейят, который отстал из-за моего верблюда. На его поиски был отправлен на верблюде Хамис, молодой араб-махамид, с запасом воды на длительное время, так как на здешнем тонком песке легко стираются следы прошедшего каравана. Хамис также принадлежал моему хозяину Хазазу, который привез его в качестве пленника из похода против махамидов. Военнопленный у улед-солиман отличается от раба разве что тем, что его едва ли когда-нибудь продадут, подобно захваченному в качестве добычи негру или жителю Эннеди. При этом больше принимаются в расчет цвет кожи и арабское происхождение, нежели служащие собственно мерилом вопросы религии. Так, если мои хозяева и утверждали, что бидейят язычники (коффар) и поэтому подлежат продаже, то при случае они не боялись поступать так же и с пленниками даза или канембу, хотя те и были столь же хорошими или плохими мусульманами, как и они сами. Когда такие военнопленные арабы попадают в руки врагов в ранней молодости и их не выменивают или не выкупают за соответствующую сумму родственники, они ассимилируются со своим новым окружением, становятся вольноотпущенниками, сохраняя определенную зависимость, потом женятся на девушке того же состояния. Они стоят выше презренного положения настоящего раба, не становясь, правда, полноправными членами, и вряд ли когда-нибудь возвращаются в свое племя. Хамис, превосходно знавший местность, нашел бы бесчисленные возможности бежать на родину. Он совершал по поручению хозяина дальние поездки, участвовал в каждом набеге улед-солиман, его никогда не стерегли. И все же его новые товарищи сделались ему милее, нежели соплеменники, с которыми он расстался, будучи ребенком.