Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке) - [152]

Мы покинули Бугоман к концу дня 20 марта и были в Мискине через полтора часа. Дорога шла примерно в южном направлении сначала по краю реки, а затем несколько отклонилась от нее к западу. Городок был окружен очень хорошо сохранившейся стеной и живописно утопал в деревьях, среди которых, в свою очередь, больше всего красовались веерные пальмы. Река здесь не такая широкая, как в Бугомане, но благодаря обширной полосе чистого песка на ее восточном берегу, которая протянулась от кромки воды на несколько футов, видно, какой ширины река должна достигать уже при своем среднем уровне. Западный берег близ Мискина возвышается примерно на 10 м и падает вниз так же отвесно, как и в Бугомане.

Нас приняли здесь еще сердечнее, чем в Бугомане. Никто, казалось, не сомневался в том, что я являюсь шерифом, а вскоре распространился слух, что меня специально послал султан Стамбула (о существовании которого было известно из легенд), чтобы помочь их мбангу, которому они были преданы не меньше, чем их соседи в Бугомане. Меня забрала к себе в качестве гостя вдова покойного короля Абд ал-Кадира, которая, хотя уже и перешагнула пору первой молодости, была еще вполне хороша собой, высокого роста, с любезными манерами и с приятным, почти европейским выражением лица. Мне пришлось жить в ее собственной хижине, тогда как мои люди были распределены по остальным помещениям ее хозяйства.

Жители, число которых достигало 2 тыс., рассыпались в любезностях. Все беды тяжелого времени, казалось, были разом забыты, и музыка и танцы продолжались далеко за полночь. Городской глава — нгаре — лишил себя какого-то количества дурры, измеряющегося примерно четырьмя муддами, и кувшина молока, за которые, правда, выпросил из моих рук целительное изречение Корана, а одна жившая по соседству арабка привела свою шестнадцатилетнюю хорошенькую дочку, чтобы предложить мне ее в жены, так как мое одиночество наполнило ее состраданием. Когда я просил дать мне время на размышление по поводу столь заманчивого предложения до моего возвращения, то должен сознаться, что исполнение долга стоило мне некоторых усилий. Здесь еще меньше, чем в Бугомане, понимали, что значит христианин, хотя я открыто отклонил звание шерифа и рассказал о своем происхождении. К сожалению, все попытки обменять на зерно обычно столь любимые в Багирми туркеди и здесь окончились неудачей. Поэтому (хотя сведения о положении в близлежащих деревнях звучали совсем не обнадеживающе) представлялось все же самым благоразумным отправляться как можно скорее дальше, чтобы добраться до тех языческих областей, где якобы царило невообразимое изобилие всевозможного зерна.

21 марта, несмотря на гостеприимство этого городка, мы выступили в путь, и даже до рассвета, ибо нам предстояло переправиться через реку и хотелось в тот же день добраться до Манджафы, называемой также Маифа, или Маиба. Хотя уровень реки приближался к минимальному, воды в ней было еще вполне достаточно. Уже через несколько шагов от западного берега глубина стала весьма значительной, и, хотя она и не достигала сорока саженей, как уверяли туземцы, однако Хамму, который был хорошим пловцом, не удалось достать дна. На весь переход потребовалось добрых четыре часа, поскольку груз сначала пришлось переносить на плечах вниз с крутого берега и размещать на лодке, из которой прежде нужно было вычерпать воду и хоть как-то подсушить ее с помощью пучков соломы. Затем много времени и труда заняла переправа животных. Волы и лошади, естественно, переправлялись вплавь, причем их держали за уши и тащили за собой лодочники. Своим пугливым и беспокойным поведением они не раз грозили перевернуть лодки. Особенно много труда потребовали ослы некоторых джеллаба (купцов с Нила), примкнувших к нашему каравану, из-за их прирожденного упрямства и непобедимого отвращения к воде и плаванию. Заплаченные мною за переправу три куска хлопковой материи (ценой примерно в 15 пфеннигов), 20 бус и 12 штопальных иголок были восприняты как жест щедрости.

Из-за глубины воды и сильного течения близ Бугомана и Мискина мы первоначально намеревались проследовать дальше по западному берегу и переправиться только близ Манджафы. Однако не говоря о том, что в местности, которую предстояло бы таким образом пересечь, полностью отсутствуют поселения багирми, а неподвластные правителю и разбойные музгу делают ее небезопасной, преобладающая там глинистая почва создает при возможных дождях значительные трудности в передвижении. Там же бесчинствуют злые, очень опасные для верховых и вьючных животных мухи, которых, видимо, не было на сухом, песчаном, хотя и более низком восточном берегу.

Мы смогли выступить за полтора часа до наступления полудня. Вскоре песок на берегу, где люди из ближайшей деревни Меби разбили временные легкие рыбачьи хижины, сменился равниной, обильно поросшей травой и кустарником, а через полчаса мы вошли в светлый лес, где акации уступили место деревьям с более пышной кроной. Еще через полчаса мы добрались до покинутой и разрушенной деревушки Меби, жители которой, опасаясь набегов Абд ар-Рахмана, отошли на западный берег, где и виднелись их хижины. Двигались мы примерно в юго-восточном направлении. В полдень мы вышли к рукаву Шари, который отделяется от главного русла в 300 км выше по течению, вновь соединяется с ним у Меби и обычно называется по имени двух лежащих на его берегу южнее Масеньи поселений — Ба Бачикам, или Ба Ирр. Лес здесь гуще и подходит прямо к берегу, который круто обрывается к реке с высоты восьми или десяти метров.