Сахара и Сахель - [24]

В зарослях альфы прячутся зайцы, кролики, ганги. Но я не знаю растительности более наводящей тоску на путешественника, а она, к сожалению, завладевает равниной на многие лье. Представь себе невзрачные пучки травы, растущие там и сям на бугристой земле, видом и цветом напоминающие низкорослый тростник, волнующиеся, словно волосы, при малейшем дуновении ветра, который в альфе постоянен. Издали заросли альфы кажутся огромной нивой, поблекшей, не успев налиться золотом. На близком же расстоянии видишь, что они образуют лабиринт, бесконечные меандры, по которым можно продвигаться лишь зигзагами, спотыкаясь на каждом шагу. Усталость от ходьбы усиливается обескураживающим видом однообразной зеленой, как болото, степи перед глазами, лишенной каких бы то ни было ориентиров, так что приходится наваливать кучи камней, чтобы обозначать дорогу. В зарослях альфы никогда не бывает воды, и ничто другое не может расти на этой сероватой песчаной почве.

Я предпочитаю почвы каменистые, сухие, жесткие, солоноватые, поросшие розмарином и полынью, — там чувствуешь себя хорошо, идти легко, цвет растительности приятен, хотя она совсем бесплодна, и можно увидеть целый мир копошащихся под ногами, ползающих, убегающих и извивающихся друзей солнца, проводящих долгие сиесты на теплом песке. Бесчисленное множество ящериц. Они похожи на наших самых маленьких степных ящериц и двигаются с ловкостью, которая, кажется, удвоилась от радости жизни под ярким солнцем. Крупные пресмыкающиеся встречаются редко. У них лоснящаяся кожа, желтое брюшко, спина в крапинку, изящная вытянутая головка, как у ужа. Иногда растянувшаяся, так что издалека ее можно принять за корявый сук, или свернувшаяся вокруг стебля полыни гадюка поднимает головку при вашем приближении и, не теряя вас из виду, с достоинством уползает в свою нору. Крысы величиной с небольшого кролика, ловкие, как ящерицы, лишь показываются и тут же исчезают в ближайшей норе, будто у них нет времени выбрать убежище, а возможно, они везде чувствуют себя как дома. Я едва успевал разглядеть маленькие белые крапинки на серой шкуре, когда они убегали от нас. Но среди этого бессловесного народца, уродливого и ядовитого, на этой бледной земле, среди серой полыни и портулака летают и поют жаворонки, как во Франции. Та же величина, то же оперение, те же песни. Этот вид хохлатых жаворонков не объединяется в стаи, а живет парами. У нас их видишь печально прохаживающимися по заброшенным полям, а чаще на обочинах больших дорог, вблизи камнедробильщиков и пастухов. Они поют в самое тихое время суток, когда почти все птицы замолкают, вечером, незадолго до захода солнца. С вершин облетевших миндальных деревьев отвечают им другие осенние певцы — малиновки. Эти два голоса со странной нежностью передают октябрьскую грусть. Один из голосов более мелодичен и похож на песнь-плач, другой — глубокий и страстный.

Я спрашиваю тебя, что делают здесь, в Сахаре, сладкоголосые птицы, воскрешающие во мне все то, что я люблю на родине? Для кого поют они здесь, в соседстве со страусами, с угрюмой компанией антилоп, бубалов, скорпионов и рогатых гадюк? Кто знает? Возможно, без этих птиц некому было бы приветствовать восходящее солнце. Аллах акбар! — «Аллах — велик, и нет выше его».

В утренний час, когда меня охватили воспоминания, эти и другие, о стране, которую я увижу вновь, «если будет угодно богу», мы добрались почти до середины равнины, и в поле нашего зрения возникли дуар и огромные стада, принадлежащие племени улед-диа, входящему в более крупное племя улед-наиль. Дуар улед-диа — первый, встреченный нами в Сахаре после ночной стоянки в лагере племени улед-моктар.

В это время года кочевники начинают перебираться на летние пастбища и равнина пустеет.

Мы направились прямо к палаткам. Было жарко, а нам предстояло еще пройти огромное пространство желтого песка, сверкающего между горой и нами, — тяжелый переход в полдень под безоблачным небом.

Встречает нас каид. Мы разнуздываем лошадей и сразу же усаживаемся передохнуть в тени. Нас угощают финиками и верблюжьим молоком. Мы обходимся без воды, которая здесь еще большая редкость и противнее, чем в других местах.

Дуар, едва ли не самый меньший из поселений кочевников, насчитывал не более пятнадцати-двадцати палаток, но сохранил суровый вид настоящих сахарских стойбищ; непосвященные могли в миниатюре увидеть жизнь кочевников в часы отдыха.

Красные с черными полосами палатки живописно поддерживаются множеством жердей, укрепленных переплетением растяжек и колышками; внутри навалена вперемежку кухонная утварь и хозяйственные вещи, военное снаряжение хозяина палатки, каменные жернова для размола зерна, тяжелые ступки для растирания перца, деревянные блюда (сахфа) для замешивания кускуса, решето для его процеживания, сосуды с отверстиями для приготовления кускуса, миски, сплетенные из альфы, дорожные мешки, или телли, вьючные седла верблюдов, ковры, ткацкие станки, широкие железные скребницы для расчесывания немытой верблюжьей шерсти и прочее. Среди беспорядочно разбросанных, грязных и потемневших вещей выделяются один-два квадратных сундука яркого цвета, с медными замочными скважинами, обитые по углам позолоченными гвоздями: в них хранятся женские украшения — самое ценное в хозяйстве. Вокруг истоптанная, избитая копытами земля, в которой не осталось даже корней травы, грязная, покрытая всяческим мусором, отбросами и скелетами животных, с черными подпалинами на месте костров. Для приготовления пищи служат очаги, сложенные из трех камней в вырытой в земле яме. Кругом навалены кучи сухого кустарника, и на трех составленных шалашом палках висят черные бурдюки с длинными клочьями шерсти. Вокруг бескрайняя равнина со свободно пасущимися верблюдами, которые вечером собираются по звуку рожка и укладываются спать внутри дуара. Вот что представляет собой кочевое жилье, где кочевник Сахары проводит половину жизни. Мужчина ничего не делает, ибо «работать постыдно». Женщина поддерживает порядок в палатке, за всем присматривает, пока бдительный пес, терпеливый, суровый и подозрительный, как и его хозяин, несет дозор. Вторая половина жизни проходит в пути. В другой раз я расскажу тебе о племени в походе — увлекательном зрелище, которое воспроизводит здесь, на наших глазах, в двух шагах от Европы, переселение Израиля.