Сагайдачный. Крымская неволя - [34]

Мгновенно решившись, он взошел на чердак и, держась за балясину, громко, подлинными словами думы, провозгла­сил:

— Панове братия мои и детки! Слушайте! Может, кто меж вами великий грех за собою имеет, что злая хуртовина на нас налегает, судна наши потопляет... Исповедайтеся, панове, милосердному богу, Черному морю, и всему войску днепровскому, и мне, отаману кошевому! Пускай тот, кто наиболее грехов за собою знает, в Черном море один по­топает, войска козацкого не загубляет!

Многие упали на колени и подняли руки к небу.

— Я грешен! Я наибольше грехов знаю! — слышалось с разных сторон.

В этот момент выступил Олексий Попович. Он был бле­ден, мокрые волосы падали ему на лицо, по щекам текли слезы. Честный по природе, но горячий, несдержанный, он был жертвою своего порывистого сердца. Он сделался пьяницей, буяном, со всеми ссорился; но он и легко мирил­ся и берег в себе честное сердце, что чаще приходится встре­чать у пьяниц, чем у непьющих...

Он решился пожертвовать собой, и пожертвовать так, как указывает та же знакомая всем дума.

— Братия! Панове! — громко воскликнул он. — Я тот грешник великий — меня карайте... Добре вы, братия, учи­ните, червонною китайкою мне очи завяжите, до шеи бе­лый камень прицепите, карбачем пришибите, в Черном мо­ре утопите... Пусть я один погибаю, войска козацкого не загубляю...

С изумлением, страхом и жалостью глядели на него то­варищи, не замечая, что буря и без того утихает, гром удаляется все дальше и дальше, ливень перестает...

Выступил усатый Карпо, что победил тура: он был приятель Олексия Поповича.

— Как же, Олексий, — сказал он тоже словами думы, — ты святое письмо в руки берешь, читаешь, нас, простых людей, на все доброе наставляешь, как же ты за собою наи­больший грех знаешь?

Попович глянул на него и грустно покачал головой.

— Э! — сказал он.

— Как я из города Пирятина, брате, выезжал, опрощения с отцом и с матерью не брал, и на свое­го старшего брата великий грех покладал, и близких со­седей хлеба-соли безвинно лишал, детей малых, вдов старых стременем в груди толкал, против церкви, дому божьего, проезжал, шапки с себя не снимал. За то, панове, великий грех за собою знаю и теперь погибаю. Не есть это, панове, по Черному морю буря бушует, а есть это отцовская и мате­рина молитва меня карает.

Все слушали его с глубочайшим вниманием, серьезно, благоговейно, словно бы это была проповедь в церкви, чтение святого письма. Один Сагайдачный, видя, что буря почти совсем стихла и опасность для его флотилии совсем миновала, прятал улыбку под седыми усами и решился до­вести до конца это — ставшее теперь комедийным — дейст­во. Но он уже не хотел губить человека, а поступить только сообразно народному предрассудку: бросить в пасть разъ­яренного моря несколько капель человеческой крови.

— Панове, братия и дети, — громко сказал он, — добре вы дбайте, Олексия Поповича на чердак выводите, у правой руки палец-мизинец отрубите, христианской крови в Черное море впустите... Как будет Черное море кровь христианскую пожирать, то будет на Черном море супротивная буря ути­хать.

— Смотрите, панове, уже и тихо стало! — неожиданно воскликнул Грицко, только что пришедший в себя.

— Ай-ай, и вправду тихо.

— Слава тебе, господи, слава милосердному богу!

— Ведите, ведите Поповича! Рубите ему палец! — кри­чали другие.

Олексий Попович сам взошел на чердак, перекрестился на все четыре стороны и положил мизинец правой руки на перекладину балясины... Тут же стоял и Небаба... Он вынул из ножен саблю, обтер ее мокрою золою и перекрестился.

— Боже помогай — рраз!

И кончик пальца свалился с балясины, стукнулся о борт и упал в море. Закапала в море и кровь казацкая.

Все перекрестились. Перекрестился и Олексий Попович и окровавил свое бледное лицо.

Буря между тем совсем улеглась. Глянул на это улегшееся море и Олексий Попович — и лицо его совсем просветлело.  

— А прочитай нам святого письма, Олексий, — загово­рили некоторые, совсем повеселевшие, — а мы послушаем да помолимся, поблагодарим бога за спасение.

Попович достал свою толстую книжицу, которая была совсем мокра, развернул мокрые страницы, поискал чего-то и остановился.

— Разве вот это, — сказал он, — послание апостола Павла к Тимофею — о почитании старших.

— Да Тимофея ж, Тимофея! — отозвались некоторые.

Чтец откашлялся, перекрестился и начал все еще дро­жащим голосом:

— «Чадо Тимофие! Старцу не твори пакости, но утешай яко же отца, юноши — яко же братию, старицы — яко же матери...»

— А вот и солнышко! Солнышко! — радостно закричал дурный Хома и прервал чтение.

XIII

Несколько дней уже находились казацкие чайки в откры­том море. После бури погода установилась прекрасная, ти­хая, и казаки успели обогнуть весь западный берег Кры­ма, держась в таком от него расстоянии, что земля изда­ли представлялась восходящим над морем продолговатым облачком, — и теперь очутились против южного берега. За все это время они нигде не встречали в море ни турецких кораблей и галер, ни крымских судов, а если и замечали по­дозрительный предмет, то, исследовав своими дальнозорки­ми глазами, по какому направлению двигался этот предмет, они брали в сторону и исчезали в туманной дали.