Сага об угре - [26]
Это величайший парадокс, характеризующий вопрос об угре наших дней: чтобы понять угря, мы должны им интересоваться, а чтобы интересоваться, мы должны продолжать охотиться за ним, убивать и есть. По крайней мере, так думают те люди, которые, как ни крути, подобрались к угрю ближе всех. Угрю не позволено быть просто угрем. Угрю не позволено существовать ради самого себя.
В каком-то смысле он стал символом нашего отношения ко всему живому, существующему вокруг нас.
Как перехитрить угря
Однажды летом мы удили на ком червей. Это старинный метод рыбной ловли, ранее применявшийся на реках в сконской глубинке. Судя по всему, изобретение из глубины веков — ибо сам метод кажется настолько диким, что сегодня его никто даже придумать бы не смог. Но в какие-то незапамятные времена кто-то сделал именно так и обнаружил, что это, сверх всяких ожиданий, работает. Затем знания об этом методе передавались какими-то необъяснимыми, загадочными путями и в конце концов достигли моего отца, который, в свою очередь, передал их мне как нечто само собой разумеющееся.
Однако метод тот еще. Для начала надо взять длинную суровую нить или иную прочную нитку. Конец нитки надо продеть в иглу, взять иглу в одну руку, а в другую — жирного дождевого червя, которого нужно проколоть иглой и насадить на нитку по всей длине, потом второго, третьего и так далее, пока у вас не получится несколько метров живой веревки из червей, которую надо скатать в вонючий шевелящийся шар из слизи, секрета и извивающихся тел. К шару приделывается грузило, и все это насаживается на леску. Крючок не используется вообще.
Ловить надо ночью, желательно с лодки. Слизистый ком червей сбрасывают за борт и оставляют на дне, слегка придерживая натянутую леску. Нужно дождаться момента, когда угорь доберется до шара и вцепится в него зубами, — и сразу же резко дернуть. Если сделать это достаточно ловко, то можно единым точным движением вытащить угря в лодку, поскольку его мелкие, слегка косо поставленные зубы устроены так, что они застревают в нитке. По крайней мере, в теории.
Папа никогда не делал этого раньше. Даже не видел, как кто-то так делает. Но мы оба понимали, что для этого потребуется огромное количество дождевых червей, и у папы возникла идея, как можно их раздобыть. Он велел мне поливать газон. А сам достал обычные грабли, разрезал электрический шнур, прикрепил оба металлических проводка к двум зубцам грабель и воткнул их в землю.
— А теперь держись в сторонке, — сказал он мне. — И надень резиновые сапоги.
С бьющимся сердцем, стоя на крыльце в резиновых сапогах, я наблюдал, как он вставил вилку в розетку, и двести двадцать вольт пронеслись по проводу, по зубцам грабель и ударили в мокрую землю. Сначала ничего не произошло — ни звука, ни единого движения. Но потом червяки поползли из земли — сотни червей, которые извивались от боли. Весь газон зашевелился, словно гигантский живой организм.
Как только папа отключил ток, мы пошли и собрали червей. Они продолжали извиваться от мук у нас в руках — за десять минут мы наполнили целую большую банку.
Когда настала ночь и мы сидели в своей деревянной лодке, держа в руках леску, а отвратительный блестящий шар из червей болтался под нами в воде, я задумался: в чем смысл всего этого действия? Какой смысл в том, чтобы ловить угря подобным образом? Конечно, один человек способен найти смысл даже там, где другой просто ничего не поймет, но разве смысл — не часть общего целого? И разве это целое не должно ощущаться как нечто большее, чем ты сам? У человека есть потребность подключаться к более значимым процессам, ему важно знать, что он — звено цепи преемственности, которая началась до него и продолжится после него. Ему необходимо стать частью более широкого контекста.
И само собой, знания могут выступать в качестве такого контекста. Всякие знания — о ремесле, о работе или о старинном и немыслимом методе рыбной ловли. Знания сами по себе могут составлять контекст, и если ты ощущаешь себя звеном цепи, по которой осуществляется передача от одного человека к другому, то знания приобретают самостоятельный смысл, независимый от пользы или выгоды. В этом конечная суть всего. Когда говорят о человеческом опыте, речь идет не об опыте одного человека — говорят о коллективном опыте, который передается дальше, пересказывается и проживается заново.
Но вот эти знания — как нанизать на нитку кучу дождевых червей, чтобы обмануть угря, — есть ли во всем этом хоть какой-то смысл? И в этом конкретном опыте — молча сидеть ночью в лодке, держа под собой комок медленно умирающих червей на нитке, — есть ли в этом хоть что-то человеческое?
Было уже совсем темно, и мы неподвижно сидели в лодке. Летучие мыши так низко пролетали над нашими головами, что мы ощущали движение воздуха от их крыльев. Единственный звук, доносившийся до нас, — журчание воды, неторопливо текущей под нами, и время от времени мы поднимали руки, слегка отрывая ком червей ото дна, словно напоминая всему тому, что двигалось в воде под нами, что мы здесь.
И вскоре мы получили ответ. Короткий и отчетливый толчок — словно внезапный удар по руке.
