Сага о короле Артуре - [3]

— Вот он, — хмуро сказал король, — Пащенок твоей сестрицы. Шесть лет сравнялось в этом месяце. Тянется, как крапива, и нашей породы в нем не больше, чем в щенке подзаборном. Ты глянь на него! Черноволосый, черноглазый и всего боится — точь-в-точь подкидыш народца из полых холмов. Скажи мне кто, что это чертово отродье, — я поверю!

Дядя обернулся к матери и коротко спросил:

— Чей он?

— А то мы ее не спрашивали, дурак ты набитый! — хмыкнул дед. — Ее так пороли, что бабы говорили, у нее выкидыш будет, а она ни слова. Хоть что-нибудь сказала бы про него, хоть ерунду какую-нибудь, бабьи сказки про духов, что по ночам приходят к девушкам, — я бы этому поверил.

Золотоволосый Камлах разглядывал меня с высоты своих шести футов. Глаза у него были светло-голубые, как у матери, а лицо красное. Мягкие сапоги оленьей кожи были заляпаны желтой глиной, от него пахло потом и лошадьми. Он даже не умылся с дороги. Я помню, как он смотрел на меня сверху вниз. Мать молчала, а дед грозно хмурился, дышал тяжело и хрипло, как всегда, когда, бывало, разгорячится.

— Подойди, — велел дядя.

Я подошел шагов на шесть — ближе не посмел. С трех шагов он казался еще выше и почти упирался головой в потолок.

— Как тебя зовут?

— Мирдцин Эмрис.

— Эмрис? Дитя света, любимец богов? Ничего себе имечко для чертова отродья!

Он говорил дружелюбно, и я осмелел.

— Меня еще зовут Мерлинус. Это по-латыни значит сокол, корвальх.

— Сокол! — фыркнул дед и презрительно махнул рукой, так что зазвенели золотые запястья.

— Это маленький сокол, — добавил я в оправдание и замолчал, видя, что дядя не слушает.

Он задумчиво потер подбородок и обратился к матери, недоуменно вскинув брови:

— Странные имена для мальчика из христианской семьи, Ниниана. Может, это был римский демон?

Мать вскинула голову.

— Может быть. Откуда я знаю? Темно было.

Он, кажется, ухмыльнулся, но король сердито хлопнул себя по боку.

— Слыхал? Сплошное вранье, сказки про колдунов и чушь несусветная — больше ты от нее ничего не добьешься! Садись за работу, ты, и смотри, чтоб твой пащенок мне на глаза не попадался! Теперь это дом твоего брата, а тебе мы приищем кого-нибудь, кто согласится взять обоих, чтобы вы у меня тут под ногами не путались. Видишь, Камлах? Это все, что у меня есть.

Так что давай женись побыстрее и сделай мне парочку настоящих внуков.

— Ладно, женюсь, — спокойно согласился Камлах.

Они собрались уходить и больше не смотрели на меня. Меня никто не тронул. Я разжал кулаки и потихоньку стал отступать — шаг, еще шаг…

— Но ведь и ты женился, государь, и, говорят, она уже беременна?

— Это неважно. Тебе нужно жениться, чем скорее, тем лучше. Я старый человек, а времена нынче опасные. Что до этого мальчишки…

Я застыл.

— …насчет него можешь не беспокоиться. Кто бы ни был его отец, раз он за шесть лет не показался, то уж теперь точно не объявится. И будь это хоть сам Вортигерн, верховный король, он от него толку не добьется. Крысеныш трусливый — от всех шарахается и прячется по углам. И с другими ребятами не играет — боится, должно быть. Он собственной тени даже боится.

Он повернулся к двери. Камлах переглянулся с матерью. Потом снова взглянул на меня и улыбнулся.

В комнате словно посветлело, хотя солнце уже село и начинало холодать. Вот-вот должны были внести свечи.

— Ладно, — сказал Камлах, — этот сокол еще не оперился. Не будь так суров к нему, государь; тебя в свое время боялись люди и похрабрее его.

— Это ты, что ли? Хо!

— Честное слово!

Король обернулся, уже стоя в дверях, и бросил на меня суровый взгляд из-под нависших бровей, потом снова фыркнул и перебросил плащ через руку.

— Ладно, ладно, поживем — увидим. Смерть Господня, как же есть хочется! Давно ужинать пора, но ведь ты еще полезешь в воду, по вашему дурацкому римскому обычаю? Имей в виду, с тех пор как ты уехал, баню ни разу не топили…

Последние слова он договорил уже за дверью. Я услышал, как мать перевела дух и зашуршала юбкой, садясь на свой табурет. Дядя протянул мне руку.

— Пойдем, Мерлинус, поболтаем, пока я буду мыться в вашей холодной уэльской бане. Нам, принцам, надо быть друзьями.

Я стоял как вкопанный. Мать тоже застыла — я это чувствовал.

— Идем же, — ласково повторил дядя и снова улыбнулся.

Я бросился к нему.

В ту же ночь я залез в подполье. Это был мой собственный дом, тайное укрытие, где можно было спрятаться от больших мальчишек и играть с самим собой. Дед был прав, когда говорил, что я «прячусь по углам», но прятался я не от страха, хотя, конечно, сыновья наших лордов подражали ему — дети всегда подражают старшим, — и я вечно бывал жертвой их жестоких воинских игр, когда им удавалось поймать меня.

Поначалу это подполье — заброшенная отопительная система — и впрямь было для меня всего лишь убежищем, где я мог побыть один и в безопасности; но вскоре мне понравилось разведывать тайны этих темных, узких, пахнущих землей ходов, проходивших под полами всех комнат дворца.

Дворец моего деда был некогда большой виллой, принадлежавшей какому-то знатному римлянину, который владел всеми землями на несколько миль вверх и вниз по реке. Дом сильно пострадал от времени, войн и большого пожара, который разрушил одно крыло главного здания и часть флигеля, но большая часть постройки была еще цела. Бывшие помещения для рабов, окружавшие двор, тоже сохранились — теперь там были кухни и службы; баня тоже уцелела, хотя сильно обветшала и была со всех сторон на скорую руку заделана глиной, а крышу латали тростником. Я не помню, чтобы баню хоть раз топили; воду грели во дворе в котлах.